Обличение социальных конфликтов и противоречий в пьесе М. Горького " На дне". Что лучше: истина или сострадание (по пьесе Горького "На дне")

«На дне» Горького М.Ю.

Чеховская традиция в драматургии Горького. Оригинально сказал Горький о новаторстве Чехова, который «убивал реализм» (традиционной драмы), поднимая образы до «одухотворенного символа». Так был определен отход автора «Чайки» от острого столкновения характеров, от напряженной фабулы. Вслед за Чеховым Горький стремился передать неторопливый темп повседневной, «бессобытийной» жизни и выделить в ней «подводное течение» внутренних побуждений героев. Только смысл этого «течения» Горький понимал, естественно, по-своему. У Чехова — пьесы утонченных настроений, переживаний. У Горького — столкновение неоднородных мироощущений, то самое «брожение» мысли, которое наблюдал Горький в реальности. Одна за другой появляются его драмы, многие из них показательно названы «сценами»: «Мещане» (1901), «На дне» (1902), «Дачники» (1904), «Дети солнца» (1905), «Варвары» (1905).

«На дне» как социально-философская драма. Из цикла этих произведений глубиной мысли и совершенством построения выделяется «На дне». Поставленная Художественным театром, прошедшая с редким успехом, пьеса поразила «несценическим материалом» — из жизни босяков, шулеров, проституток — и своей, несмотря на это, философской насыщенностью. «Преодолеть» мрачный колорит, устрашающий быт помог особый авторский подход к обитателям темной, грязной ночлежки.

Окончательное свое название пьеса получила на театральной афише, после того как Горький перебрал другие: «Без солнца», «Ночлежка», «Дно», «На дне жизни». В отличие от первоначальных, оттеняющих трагичное положение босяков, последнее явно обладало многозначностью, воспринималось широко: «на дне» не только жизни, а в первую очередь людской души.

Бубнов говорит о себе и своих сожителях: «...все слиняло, один голый человек остался». Из-за «облинялости», утраты прежнего положения герои драмы действительно обходят частности и тяготеют к каким-то общечеловеческим понятиям. В таком варианте зримо проступает внутреннее состояние личности. «Темное царство» позволило выделить незаметный при нормальных условиях горький смысл сущего.

Атмосфера духовного разобщения людей. Роль полилога. Свойственная всей литературе начала XX в. болезненная реакция на разобщенный, стихийный мир в драме Горького приобрела редкие масштабы и убедительность воплощения. Автор передал устойчивость и предельность взаимоотчуждения постояльцев Костылева в оригинальной форме «полилога». В I акте говорят все персонажи, но каждый, почти не слушая других, — о своем. Автором подчеркнута непрерывность подобного «общения». Квашня (с ее реплики начинается пьеса) продолжает начатый за сценой спор с Клещом. Анна просит прекратить то, что длится «каждый божий день». Бубнов обрывает Сатина: «Слыхал сто раз».

В потоке отрывочных реплик и перебранки оттеняются слова, имеющие символическое звучание. Бубнов дважды повторяет (занимаясь скорняжным делом): «А ниточки-то гнилые...» Настя характеризует отношения Василисы и Костылева: «Привяжи всякого живого человека к такому мужу...» Бубнов замечает о положении самой Насти: «Ты везде лишняя». Сказанные по конкретному поводу фразы раскрывают «подтекстовой» смысл: мнимость связей, лишность несчастных.

Своеобразие внутреннего развития пьесы. Обстановка меняется с появлением Луки. Именно с его помощью оживают в тайниках души ночлежников иллюзорные мечты и надежды. II и III акты драмы позволяют увидеть в «голом человеке» влечение к иной жизни. Но, основанное на ложных представлениях, оно венчается лишь несчастиями.

Роль Луки в таком исходе очень значительна. Умный, знающий старик равнодушно смотрит на свое реальное окружение, считает, что «для лучшего люди живут... По сто лет, а может быть, и больше — для лучшего человека живут». Поэтому заблуждения Пепла, Наташи, Насти, Актера его не трогают. Тем не менее Горький вовсе не ограничил происходящее влиянием Луки.

Писатель, не менее чем человеческое разобщение, не приемлет наивную веру в чудо. Именно чудесное мнится Пеплу и Наташе в некоей «праведной земле» Сибири; актеру — в мраморной лечебнице; Клещу — в честном труде; Пасте — в любовном счастье. Речи Луки потому и подействовали, что упали на плодотворную почву тайно взлелеянных иллюзий.

Атмосфера II и III актов другая по сравнению с I. Возникает сквозной мотив ухода обитателей ночлежки в какой-то неведомый мир, настроение волнующего ожидания, нетерпения. Лука советует Пеплу: «...отсюда — шагом марш! — уходи! Прочь уходи...» Актер говорит Наташе: «Я — уезжаю, ухожу... <...> Ты — тоже уходи...» Пепел уговаривает Наташу: «...в Сибирь-то по своей воле надо идти... Едем туда, ну?» Но тут же звучат иные, горькие слова безысходности. Наташа: «Идти некуда». Бубнов когда-то «вовремя спохватился» — ушел от преступления и навечно остался в кругу пропойц и шулеров. Сатин, вспоминая свое прошлое, сурово утверждает: «После тюрьмы нету хода». А Клещ с болью признается: «Нет пристанища... ничего нет». В этих репликах обитателей ночлежки ощущается обманчивое освобождение от обстоятельств. Горьковские босяки в силу своей отверженности переживают эту вечную для человека драму с редкой обнаженностью.

Круг существования будто замкнулся: от равнодушия — к недостижимой мечте, от нее — к реальным потрясениям или гибели. Между тем именно в этом состоянии героев драматург находит источник их душевного перелома.

Значение IV акта. В IV акте — прежняя обстановка. И все-таки происходит нечто совершенно новое — начинается брожение ранее сонной мысли босяков. Настя и Актер впервые гневно обличают своих тупых однокашников. Татарин высказывает прежде чуждое ему убеждение: нужно дать душе «закон новый». Клещ неожиданно спокойно пытается распознать правду. Но главное выражают те, кто давно никому и ни во что не верит.

Барон, признавшись, что «никогда и ничего не понимал», раздумчиво замечает: «...ведь зачем-нибудь я родился...» Это недоумение связывает всех. А предельно усиливает вопрос «Зачем родился?» Сатин. Умный, дерзкий, он верно расценивает босяков: «тупы, как кирпичи», «скоты», ничего не знающие и не желающие знать. Потому Сатин (он «добр, когда пьян») и пытается защитить достоинство людей, открыть их возможности: «Все — в человеке, все для человека». Рассуждения Сатина вряд ли повторятся, жизнь несчастных не изменится (автор далек от любого приукрашивания). Но полет мысли Сатина завораживает слушателей. Впервые они вдруг чувствуют себя малой частицей большого мира. Актер потому и не выдерживает своей обреченности, обрывая жизнь.

Странное, до конца не осознанное сближение «горькой братии» приобретает новый оттенок с приходом Бубнова. «Где народ?» — кричит он и предлагает «петь... всю ночь», «отрыдать» свою судьбу. Вот почему на известие о самоубийстве Актера Сатин откликается резко: «Эх... испортил песню... дурак».

Философский подтекст пьесы. Пьеса Горького социально-философского жанра и при своей жизненной конкретности была устремлена, несомненно, к общечеловеческим понятиям: отчуждения и возможных контактов людей, мнимого и реального преодоления унизительного положения, иллюзий и активной мысли, сна и пробуждения души. Персонажи «На дне» лишь интуитивно прикоснулись к истине, не изжив ощущения безысходности. Такая психологическая коллизия укрупнила философское звучание драмы, раскрывшей общезначимость (даже для отверженных) и труднодостижимость подлинных духовных ценностей. Сочетание вечного и мгновенного, устойчивости и одновременно шаткости привычных представлений, малого сценического пространства (грязная ночлежка) и раздумий о большом мире человечества позволило писателю в бытовой ситуации воплотить сложные жизненные проблемы.

Смелость. Что это такое? Я думаю, что смелость – это решительность в мыслях и поступках, умение постоять за себя и за других людей, которым нужна твоя помощь, преодоление всяческих страхов: например, страха перед темнотой, перед чужой грубой силой, перед жизненными преградами и трудностями. Легко ли быть смелым? Нелегко. Наверное, это качество надо воспитывать с детства. Преодолевать свои страхи, идти вперёд несмотря на трудности, развивать в себе силу воли, не бояться отстаивать своё мнение – всё это поможет воспитать в себе такое качество, как смелость. Синонимы к слову «смелость» — «отвага», «решительность», «храбрость». Антоним – «трусость». Трусость – это один из человеческих пороков. Многого мы боимся в жизни, но страх и трусость не одно и то же. Я думаю, что из трусости вырастает подлость. Трусливый всегда спрячется в тень, останется в стороне, боясь за свою собственную жизнь, предаст, чтобы спасти себя.

Тема смелости и трусости отражена и в художественной литературе, в частности в произведениях русского писателя Максима Горького.

«Безумству храбрых поём мы славу!» — писал М. Горький в своей «Песне о Соколе». Это произведение – гимн смелости, мужеству. В бою с врагами получил Сокол свои смертельные раны, он истекает кровью. Уж, для которого главное, чтобы было «тепло и сыро», не понимает, что такое небо, битва, настоящая жизнь, а не жалкое существование. А Сокол и в последние минуты своей жизни думает не о боли и ранах, а о смелом полёте в небе, о битве с врагом. Смелость живёт в герое Горького. Сокол не хочет умирать, лёжа на камнях, истекая кровью. По совету ужа он подходит к краю обрыва и бросается вниз, совершая свой последний полёт. «Безумство храбрых – вот мудрость жизни!» — восклицает автор. Без таких, как Сокол, жизнь была бы тускла и безрадостна.

В рассказе М. Горького «Старуха Изергиль» есть легенда о Данко. Образ его горящего сердца давно уже стал символом любви к людям, готовности отдать свою жизнь за них. Смелость Данко проявляется в том, что он не побоялся взять на себя ответственность за жизнь других людей, перед которыми был выбор: или погибнуть, или идти через дремучий лес, чтобы спастись. Данко встал во главе этих людей. Труден был путь, гибли многие в лесу. И когда потеряли веру, что выйдут из чащи, смелый Данко осветил им путь своим сердцем и вывел людей на волю. Но не только о смелости говорит писатель. Он рассказывает о соотечественниках Данко, которые боялись умереть, чтобы не потерять свои традиции. Я думаю, что они просто струсили, испугались врагов, а кому нужны традиции трусов. Ведь они не стали сражаться за свою землю, а ушли, отдав её врагу. Осторожным человеком называет Горький того, кто наступил на сердце Данко, чтобы не светило оно больше людям. Я бы назвал такого трусом. «Осторожный человек» боится смелых, ведь без них жить легче.

В заключение хотелось бы сказать, что данная тема сочинения заставила меня задуматься о том, какую роль играют смелость и трусость в нашей жизни, как воспитать в себе лучшие человеческие качества, стать смелым и сильным, не быть трусом.

"Правда глаза колет" - значит, боль человеку приносит. А если так, то что дороже: человек, его счастье или правда? Но возможно ли неправедное счастье? И останется ли человеком тот, кто правду попирает?

Этой серией вопросов истина критикует наше обыденное понятие о человеке, требуя его согласования с собой: чтобы он был истинным человеком, настоящим. Но навстречу вздымается от человека своя претензия к правде. Человек - вот он здесь, налицо - его потрогать можно, а правда где обитает? В словах - то есть в невидимом, в идеях, в уме. Так неужели слову - тому, что есть звук пустой, служить должно живое существо, а не слово - человеку? И зачем истина, если она расходится с интересом человека? Праведна ли бесчеловечная правда? И вообще, является ли она тоща правдой?

Вот тот круг вопросов, который обрушивается на каждого человека, лишь только он задумывается над смыслом жизни, существования: возможно ли как раз само это соединение? А если да, то как соединить людям, мне свое существование со смыслом, а высокий смысл - с жизнью?

Есть полосы в жизни человека, когда он буквально заболевает этими проблемами, так что, не разрешив их, кажется, уж жить не сможет. Есть такие периоды и в истории общества, когда напряженно ищут истину, перетряхивают готовые решения и не успокаиваются, пока не найдут свой путь, историческую задачу именно своего времени, дело, которое должно быть выполнено именно нами, а никем другим.

Конечно, "высокая болезнь" поисков истины сопровождает человечество на всем пути его, но, как и в течении болезни, бывают времена кризиса. Температура достигает предельной высоты, весь организм поставлен на грань жизни и смерти, и тогда - или пан или пропал! Если же пан - о, тогда воистину счастье и прозрение наступает: эврика! Добыта истина!

Такое происходило с русским обществом на перекрестке XIX и XX веков и с писателем Горьким, когда он писал пьесу "На дне" (1902). "На дне" - это прение о правде. Здесь все: разные люди - разные мировоззрения - идут на штурм правды. "Правда" - сотни раз упоминающееся в пьесе слово, чаще даже, чем слово "человек". Пьеса - притча о правде, ее катехизис: она строится как цепь вопросов и ответов. Одни в исступлении проклинают правду, другие с неменьшей остервенелостью и даже самоубийственным злорадством тычут себе и людям в лицо правду. Но кто знает, что она такое?

В одном из своих поздних сочинений "Заметки читателя" (1927) Горький резко отталкивается от позиции "моралистов", взгляд которых "разрешает относиться к человеку, как, примерно, к сырью или - в лучшем случае - "полуфабрикату". Попирая человека "под нози своя", моралисты монументально возвышаются над ним, и это их вполне удовлетворяет. Мне кажется, что было бы очень полезно смотреть на жизнь "пессимистически", а к человеку относиться со всем возможным оптимизмом.

Противоречие? Нет, почему же? Жизнь все еще, покамест, неудачная работа прекрасных мастеров..." . Критикуя далее молодых советских писателей. Горький писал: "И все-таки человек остался в их глазах "человеком для того, чтобы", а не человеком, "потому что" он есть источник самой изумительной энергии, преодолевающей все сопротивления".

Вот почему неточно было бы говорить лишь об историческом оптимизме Горького. Нет, он больше, чем оптимист, - он исповедует счастье, разлитое по бытию, а не веру в жизнь ради счастья в будущем. "Ради" - это значит, что настоящий, неповторимый момент, каждый человек действителен не сам по себе, не излучает своей красоты, не имеет своего содержания и сам по себе не ценен, а светит лишь, как луна, - отраженным светом. Горький же зовет людей открывать и развивать в себе Человека не во имя счастья будущих поколений или ради будущего момента своей жизни, но для того, чтобы счастье и творчество стали нормой жизни в настоящем, которая, если в человеке проснулся творец и Человек, - отомкнет ему все кладовые своих красот.

Оптимизм как таковой, переносящий счастье и красоту Человека в будущее, т.е. в то, что не есть, - прекрасно укладывается в философию общества отчуждения, которая видит в человеке не абсолютную ценность, а рассматривает его как материал ради чего-то другого. Ну разве материалом ради будущего прожила свою жизнь красавица Нунча, о которой рассказывается в одной из последних "Сказок об Италии" (XXII), что она изошла радостью и счастьем, танцуя всю ночь, и рухнула во время тарантеллы, "этой пламенной пляски, опьяняющей точно

Старое, крепкое, темное вино"? Ведь не от памяти же о ней, а от ее живого присутствия, от ее существования "люди вспыхивали около нее, как паруса на рассвете, когда их коснется первый луч солнца Стоит Нунча на солнце, зажигая веселые мысли и желания нравиться ей, - перед красивой женщиной стыдно быть незаметным человеком и всегда хочется прыгнуть выше самого себя. Много доброго сделано было Нунчей, много сил разбудила она и влила в жизнь". И ее красота, как и хороший стакан красного вина, "подобно святому причастию, очищает нас от злого праха грехов и учит любить и прощать этот мир, где довольно-таки много всякой дряни... Вы только посмотрите сквозь ваш стакан на солнце, - вино расскажет вам такие сказки..." (10, 134).

Но почему жe сказки? Ведь только что сказано, что красота бытия и Человека есть истинная реальность, а "дряни" - лишь "довольно много". И вот вся сложность положения, в котором оказалось человечество в XX веке (и сознание его идеологов, в частности - Горького), состояла в том, что эту истинную реальность приходилось извлекать из-под спуда "дряни" - и она представала (с точки зрения "здравого смысла" и "трезвого мышления") не как реальность, а как сказка, не как правда, а как прекрасная ложь, придумываемая людьми для самообмана и самоутешения.

В этом выразилось как предельное отчуждение от человека его человеческой сущности, так и отчуждение мышления от истины, логики - от сути вещей: общество отчуждения приучило людей взирать на себя и состояние людей в его механизме как на то, что есть истинное реальное бытие, обладает атрибутом существования, а на Человека, идеал и т.д. - как на химеры, призраки, символы и т.п. И вся трудность состояла в том, что логика "фактов" подтверждала это, ибо сама наличная логика, которою оперировало господствующее общественное сознание, отработана была на фактах классового общества, на его реальности. В системе "логики вещей" не могло найтись способа, чтобы обнаружить, доказать, явить глазам людей реальность Человека и наносность, призрачность дряни отчуждения.

Эта проблема мучила Горького на протяжения всей его жизни. Вступив в литературу со страстным убеждением, что человек велик и прекрасен, что его творчество и его счастье - высшие ценности на земле, Горький сразу столкнулся с той трудностью, что он мог об этом сколько угодно заявлять, кричать, петь, - но доказать этого не мог. Всем очевидные факты жизни говорили, что роль человека в жизни становится все более мелка и незначительна, что за его счет крупнеют города и вещи. "Созданное людьми поработило и обезличило их", - писал сам Горький в "Челкаше". В весьма меланхолической сказке "О чиже, который лгал, и о дятле, любителе истины" чиж зовет к идеалу, вдохновляя птиц призраком прекрасной земли, что находится там, за рощей. Однако сам писатель вынужден с горечью признать, что все "упрямые вещи": факты, логика вещей - опровергают идеи чижа и вытесняют их в сферу "нас возвышающего обмана"; зато позиция дятла логически безупречна, оккупирует область правды, истины.

"Я солгал" - вынужден признаться чиж, - да, я солгал, потому что мне неизвестно, что там за рощей, но ведь верить и надеяться так хорошо!.. Я же только и хотел пробудить веру и надежду, - и вот почему я солгал... Он, дятел, может быть, и прав, но на что нужна его правда, когда она камнем ложится на крылья".

Позиция же дятла, напротив, очень прочна и основательна: "Я питаюсь червяками и люблю истину, которой неуклонно служу и которая понуждает меня сказать вам, что вас нагло обманывают. Все эти песни и фразы, слышанные вами здесь, милостивые государи, не более как бесстыдная ложь, что я и буду иметь честь доказать вам с фактами в руках... с фактами в руках, милостивые государи! А спросите господина Чижа, где те факты, которыми он мог бы подтвердить то, что сказал?".

Тем не менее, человек не может смириться с этой "правдой" и поет славу "безумству храбрых". Но почему же безумству? Отчего ум должен оставаться на стороне Чижа, а Соколу выпадает удел слыть глупым и чудаком? Не таится ли какой-то "подвох" в самом сложившемся у людей понимании ума и истины?

Не только в начале своего писательского пути, но и в конце Горький поднимает эту же проблему. В "Заметках читателя" он рассказывает, как его поразила одна мысль из восточной "Книги мудрости и лжи": "Прочитал я ее с наслаждением, и вот самое мудрое, что нашел в ней:

"Визирь рассказал царю о рае, и много врал, преувеличивая ДЕЙСТВИТЕЛЬНУЮ красоту его".

Представляю все, что могут сказать люди здравого смысла о визире и как они ловко обратят выписанную мной цитату против меня, против этой статьи! А все-таки восхищает меня мудрая дерзость визиря, преувеличивающего "действительную" красоту несуществующего!".

Конечно, все это намерение прекрасно и благородно, но само признание, что все-таки приходится "преувеличивать", что сама жизнь и люди не имеют в себе на самом деле такой красоты, которую писатель изливает на них, - это наше мнение звучит весьма оскорбительно для жизни и обидно для людей, ибо косвенно выражает как раз недоверие живой жизни и богатству человека, - и большую веру в идеальные построения субъективного сознания. И главное: это противоречит всему тому, что Горький утверждает своими картинами жизни и описаниями людей: в них-то он непрерывно жалуется на слово, что оно не дает ему возможности передать действительное, пестрое богатство людей. Сам критерий красоты человека и жизни, по Горькому, - не в том, что человек - хороший, а в том, что он - пестро богатый, полный таких неожиданных свойств, перед которыми только ахнуть и развести руками может логика здравого смысла и ее плоское представление о том, какая жизнь - хороша и какой человек - прекрасен.

Вот что сам Горький пишет К. Федину в связи с Егором Булычевым, когда ему слали упреки в идеализации и надуманном усложнении характера русского купца: "Иногда я воображаю, что мне удалось сказать кое-что значительное о людях этого ряда, но, сопоставляя сказанное с тем, что мне известно, - впадаю в уныние, ибо знаю много, а умею - мало. Да и трудно рассказать в приемлемых формах, например, о купце (Ал/ексан/дре Петр/овиче) Большакове..." Следует великолепный набросок характера купца, строителя и старосты храма, который, умирая, ведет следующую душеспасительную беседу с попом: "Верно, что я развратник и сволочь?" Поп утвердил: "Таков общий глас народа". - "А - простит меня господь?" - "Покайтесь искренне - простит, ибо он многомилостив". - "Простит? Так ты ему... скажи, что ежели бы я, Лександр Большаков, тоже каким-нибудь турецким или мордовским богом был, я б ему... морду и бороду вырвал за милости его, так его мать и эдак! Милостив, - так его и эдак - ни в чем запрета не полагает, какой он - бог?"

Выгнав попа матерщиной, он приказал жене и дочери-полуидиотке снять и вынести из горницы все образа и на другой день, во время поздней обедни, умер, почти до последнего дыхания творя сугубую матерщину". И вот, в связи с характером этого купца, заключает он очень многозначительными для нас словами: "Видите, какая штука? Васька Буслаев -не выдумка, а одно из величайших и, может быть, самое значительное художественное обобщение в нашем фольклоре".

И вот оно, противоречие: с одной стороны, Горький признается в своем намерении приукрасить жизнь и людей, а с другой стороны, признается, что сама жизнь и характеры русских людей так сказочно богаты, сложны и прекрасны, что посрамляют всякие выдумки и идеалы: в их распоряжении нет той палитры красок, чтобы даже воспроизвести, запечатлеть буйную и радостную красоту жизни - где уж ее приукрашивать!

Итак (мы не устаем уточнять постановку проблемы, ибо она для Горького и понимания характера его реализма - самая важная и сложная и не до конца им самим осознанная и решенная), Горький всем существом ощущает (а не только верит), видит вокруг себя, знает праздничную красоту реальной жизни, захватывающее, дивное богатство людских характеров, душ, судеб, которые настолько полно реализуют в себе сущность и призвание Человека, что сам наш идеал, представление об идеальном Человеке именно на основе и из свойств этого бесконечно прекрасного реального человека складывается, да и то оставаясь еще бледным снимком с него, - но как только писатель пытается поднять это в сознание, оформить в слове и передать людям, - в ходе этой процедуры совершается какое-то таинственное сальто-мортале, и из уст его исходят мысли и слова, в которых все это предстает не как реальное, а как желаемое: не то, что он знает, а то, во что он лишь верит (точнее: хочет верить, но знает, что это - не так), т.е. то прекрасное, что он лишь хочет, чтобы оно появилось в скучной жизни среди плохоньких и сереньких людей.

Словом, имя всему этому - прекрасная ложь, и сам он, прижатый к стенке и уличаемый своим же рассудком, вынужден, запинаясь, оправдываться, как перед следователем, - заявляя, что преступление правил логики совершалось им без злого умысла, - напротив: с самыми похвальными намерениями: чтобы, услышав о себе хорошее, люди поверили в это и в реальности стали лучше, - т.е. с утопической программой нравственного совершенствования людей. Но такого рода любовь к людям и такой путь их спасения повинны в том же грехе презрения к ним и унижающей их жалости, в каком повинен горьковский Данко. И опять же вся загвоздка в том, что реальный Горький и его художественное сознание в этом грехе нисколько не повинны, - но его отвлеченные рассуждения, афоризмы часто дают основания так думать о его позиции.

Логика отчуждения

Вина здесь не в Горьком, а в объективно к его времени сложившемся отчужденном характере логики отвлеченного мышления. Потребности и связи все более отделяющейся от человека жизни - стали основой так назвавшей себя объективной логики вещей (как точно это выражение!), освободившейся от человеческого содержания. Вот почему и обратно: правда о Человеке не могла выражаться языком "логики вещей" и "фактов" - и, вступая на эту платформу, тут же была битой и выглядела жалкой, как чиж в единоборстве с дятлом.

Логика вещей исходит из такого положения дел в мире, которое называют отчуждением. Само по себе оно ни хорошо, ни плохо. Когда создается какая-нибудь вещь: дом, стихотворение, - сначала внутри человека, в его сознании возникает замысел, а потом в ходе труда его идея выходит вовне, остается в материале. "Отчуждение" по происхождению - термин немецкой мысли: Entausserung - означает буквально: "овнешнение". Готовая вещь, созданная человеком, есть частица его "я", но находящаяся не внутри него, а отдельно, уже чужая ему, обретающая самостоятельную жизнь предмета. Предметы, вещи, мысли, законы - все они из сущности человека родились. Но если она - беспокойная, и не известно, что еще выдумает и сотворит, а потому - трудно уловимая, - то созданные человеком вещи, кажется, прочны, неизменны, подпускают к себе легко и соблазняют на легкий путь познания человека. Хочешь узнать, что такое этот человек? Посмотри, возле каких вещей находится его место. Они дают ему о-предел-ение. Лука, например, как не привязанный ни к какому месту и цели, есть с этой точки зрения никто, пустой человек, а вот полицейский Медведев уже заполнен общественным содержанием, есть - кто-то. В последнем действии Бубнов доказывает ему, что он, потерявший место и предметы, уже тоже никто: "Бубнов. Ты, брат, теперь т ю-т ю! Ты уж не бутошник... кончено! И не бутошник, и не дядя... Алешка. А просто - теткин муж! Бубнов. Одна твоя племянница - в тюрьме, другая - помирает... Медведев (гордо). Врешь! Она - не помирает: она у меня без вести пропала! (Человек еще цепляется за формулу "логики вещей": "без вести пропала" - может, она что-нибудь еще да значит и делает его все-таки "дядей". Это - как самоудостоверение личности, вроде фразы: "Мой организм отравлен алкоголем", которая делает для Актера еще достоверным его существование на белом свете). Бубнов. Все равно, брат! Человек без племянниц - не дядя!"

Итак, любое определение - от другого исходит и зависимость от него выражает: "дядя" - зависит от существования "племянниц", "бутошник" - от будки. Вот этот человек - из деревни, женат, курит "Беломор", смотрит телевизор, на конвейере закручивает гайки левого переднего колеса автомобиля, - значит, и сущность его - деревенско-"беломоро"-левогаечная... Улавливается ли этими определениями "я" человека? Конечно, когда скульптор создает статую от начала до конца сам, то по образу, выступившему благодаря личности ваятеля из глыбы мрамора, можно судить о душе творца. Подобный же, индивидуальный характер носил и труд мастера, ремесленника: создавал он за жизнь вещей немного и вкладывал в них пласты своей души. Тогда по вещи можно было судить о человеке. Но в современном производстве, которое превращает человека в робота, нет необходимой связи между вещью, создаваемой и потребляемой человеком (той же гайкой или телевизором), и его характером. Истина вещи и истина человека расходятся. Между тем, на таком положении дел возник и выработался в стройную систему аппарат логики, который дает человеку определение по вещи, предмету и результат такого определения называет правдой - правдой факта, действительности. Тот же остаток человеческой сущности, каковой сюда не укладывается, объявляется как раз несущественным, случайным, ложью, призраком, химерой. Железная логика, которая до сих пор казалась лишь дружественной человеку - ибо открывала тайны. жизни и защищала человека от природы, теперь пошла войной на самого создателя своего - так же, как и железо военной техники, - и от защитника своего стало надо защищаться. Все, даже прекрасные вещи, создаваемые трудом человека, противостали как чуждая ему сила, сламывающая его душу и волю к счастью. Вот почему на первых порах, когда на рубеже XIX-XX веков и в творчестве Горького лишь начал формироваться язык для возвещения новой логики гуманизма - не логики вещей, а логики Человека (где за систему отсчета принимались не вещи и их соотношения, и внутри них - место человека, но за исходное основание принимался Человек - и все тяготело к нему), - художник еще не дерзает вступить на почву "фактов", ибо последние, кажется, - состоят в полной зависимости у существующего; и откровенно творит вымышленный мир прекрасной легенды, где люди живут и действуют из себя, определяясь своей волей и мечтой, а не волею обстоятельств ("Макар Чудра", "Старуха Изергиль" и т.д.).

Но постепенно, накопив силы, это новое мироощущение и его логика вступают в богатырское единоборство с "логикой вещей" в "На дне" - этом, быть может, самом могучем создании горьковского гения.

Тот революционный шаг в логике мышления, на который здесь отважился Горький, состоял в том, что он прямо связал, перекинул мост между понятиями "человек" и "правда" (истина). В монологах Сатина, завершающих прения о правде и человеке, эта мысль формулируется четко: "Человек - вот правда... Существует только человек, все же остальное - дело его рук и его мозга". Таким образом, человеческое существование становится критерием истины.

Но ведь до сих пор все развитие общества, разума, сознания непрерывно шло по пути создания предметной действительности, а уж из нее извлекалась объективная истина, не зависимая от воли, желаний, мечтаний, - т.е. от субъективного, всегда зыбкого и шаткого внутреннего мира человека. Эта господствующая в мире "система отсчета" отношений правды и человека - есть исходная в "На дне". И все идеологическое развитие пьесы идет по пути ее размывания. Лука, как Сократ в диалогах Платона, сталкивает понятия о правде, ценностях и человеке, размалывая представление о единой правде, существующей вне человека, и вообще ставит под сомнение ценность правды, выдвигая на первый план абсолютную ценность каждого отдельного человека, его существования, которое несет в себе свою, особую, неповторимую правду. Эту индивидуальную правду Лука всячески выявляет в окружающих.

Но рассмотрим все по порядку. "Человек - вот правда". Мы так привыкли к этим словам, данным в лапидарной афористической форме, что часто не отдаем себе отчета о том, что это не просто красиво оформленное слово о человеке, возвышающее его, - но фундаментальное основание целой философии. (В этом непонимании повинна сама звонкая и звучная, как кимвал бряцающий, форма афоризма: она настолько предметна и тверда, что словно сама по себе обладает смыслом. Это-то и мешает проникнуть в содержание чистой мысли, высказанной в этих словах.)

Так что же утверждается этим положением? А не больше не меньше, как то, что правда (логика, "точные", доказанные фактами истины) - не обладает самостоятельным существованием, что она на что-то опирается, т.е. в жизни есть нечто более глубокое и существенное, чем правда, - и до этого основания нужно доискаться, чтобы обрести критерий для различения правды и лжи (для логики мышления, добывающей истину).

В "На дне" Горький и пытается уяснить и себе, и людям, как рождается правда? В продолжающемся в горьковском творчестве споре Чижа и Дятла такая постановка вопроса явилась неожиданным и ошеломительным ударом по логике Дятла - ударом, который, уж конечно, не Чижом мог быть нанесен. Вопрос заострен до предела: раз интерес Человека не находит себе выражения на языке логики фактов, то, следовательно, на этом языке говорит чей-то другой интерес. Если Дятел упрекал Чижа за то, что его речи о счастье и красоте - не истинны, ибо не бескорыстны, - и Чиж вынужден был, на основании этого, признать себя побежденным, - то теперь задается вопрос: а так ли уж бескорыстна сама обвинительница - логика фактов? Не говорит ли ее устами какое-то другое, враждебное человеку начало?

Сама постановка вопроса о том, что у мышления, истин и "фактов" есть фундамент, сразу сбивала спесь с царства самоудовлетворенной логики, ибо решительно заявляла о том, что не истина существует, с которой должно человечество и люди сверяться и искать ее, - но человечество в своей жизни само творит и свергает истины, подобно тому, как оно творит и свергает все "факты", всех богов и все ценности. Следовательно, человечество, его история и его бытие на данном этапе есть абсолютное первоначало, которое опосредует каждую "правду" и "факт", и критерий всех ценностей, истин и целей в нем.

Вот почему полную правду можно получить не в прении самих мыслей, а в столкновении мыслей (правд), просвеченных, тут же сопоставляемых с реальным существованием вообще и высказывающих их людей в особенности: "Не в слове - дело, а - почему слово говорится", - говорит Лука Бубнову и Барону, смеющимся над рассказом Насти о любви к ней Рауля. С этой точки зрения большей реальностью обладает не "факт" - была эта любовь у Насти "на самом деле" или она вычитана ею в книжке "Роковая любовь", - а внутренняя потребность Насти в такой любви, которая может сбыться, а может и не сбыться (это - сфера случайного, "обстоятельств"), не стать "фактом". Сама эта внутренняя потребность есть более твердое и характерное для Насти, - и она, а не свершение, "дело", должны быть основанием для суждения о ней, о том что она такое. Но поскольку эта потребность не отделилась от Насти и не вылилась в какой-то факт ее жизни, видимый для всех окружающих, - то свидетелей; этой ее сущности нет, доказать ее нельзя. А так как правдой (истиной) привыкли считать лишь доказуемое, то есть то, что имеет предметное существование отдельно от человека, - то и получается абсолютное расхождение правды о Насте и самой Насти, так что "правда" (Настя - есть проститутка, фантазерка и т.д.) абсолютно не улавливает ее истинной сути. Выходит, суждение о человеке нельзя проверить ине надо проверять (проконтролировать): так ли это на самом деле, ибо эта позиция исходит из подозрения к человеку и ищет факта вне человека: не видя в человеке главного и величайшего факта, - а надо верить человеку, тому, что он говорит. Следовательно, реальным существованием обладает лишь человек, как бесконечный потенциал фактов, поступков, дел, мыслей; а все, что от него отделяется, есть частичное и часто ложное его осуществление. Факт (мысль) может быть понят лишь в сращении с человеком, его "автором". Это сращение - и есть правда. Потому "верить" и "знать" у Горького в "На дне" подчеркнуто отождествляются: Лука - "Я - знаю... Я верю!".

"Существует только человек, все же остальное - дело его рук и его мозга" (Сатин). - Вот второе основоположение исповедуемой Горьким в "На дне" философии. Следовательно, если правда, объективная истина на что-то опирается более глубокое, чем она сама, то, по Горькому, этой опорой является Человек -" и лишь ему присущ основной атрибут - существования. Лишь человек обладает реальным бытием.

Но ведь это положение абсолютно противоречит действительности. К XX веку все развитие человечества и состояло в том, что оно непрерывно возводило вокруг себя "дела рук своих и мозга", так что в конце концов они словно зажили самостоятельной жизнью, а человек стал их функцией ("Бубнов. Люди все живут... как щепки по реке плывут... строят дом..., а щепки - прочь..."). Следовательно, объективной истиной является обратное утверждение: существуют лишь "дела", а для них существует человек, точнее - его мозг и руки (ибо они лишь нужны, полезны), ибо остальное в человеке не обладает общественно достоверным существованием. Но раз в человеке ценятся лишь мозг и руки, то прав Васька Пепел: "Ежели людей по работе ценить... тогда лошадь лучше всякого человека... возит и - молчит!" А еще лучше человека (= его рук и мозга) - машина, кибернетическая в том числе.

Человек оказывается лишним, выкинут на дно, в осадок бытия (или, может быть, "дно" следует понимать как глубинную его основу, где лишь и выявляется сущность?). "Бубнов (спокойно). Ты везде лишняя... - говорит он Насте. - Да и все люди на земле - лишние..." Итак, "логика вещей" рассматривает человека в ракурсе вещей, их принимая за фундаментальное основание, - а не вещи - в ракурсе Человека.

Но чем же это плохо? Разве это не прекрасно, что в ходе развития общества и разума создавалась такая предметная действительность, которая имеет свою жизненность и закономерность, независимую от жизни и смерти человека? Его век недолог, а это - прочно, длительно. Разве не прекрасно, что на ее основе человеческая мысль может извлекать из бытия истины, независимые от воли человека? Разве не прекрасно, что и о том, что есть человек, можно узнать не по его сбивчивым о себе представлениям, но по его месту и делам в мире вещей и законов? На этой основе и могла бы складываться правда о человеке. (Вдумайтесь в это выражение и сопоставьте его с выражением: "Человек - есть правда". Значит, истина имеет более незыблемое существование, чем человек: он смертей, "относителен", а она, опирающаяся на отношения вещей, - более прочна, "абсолютна".)

И вот как глаголет эта объективная, "железная" логика вещей и какие правды извлекаются ее способом в пьесе "На дне": "Костылев Неудобство, видно, имеешь на одном-то месте жить? Лука. Под лежач камень - сказано - и вода не течет... Костылев. То - камень. А человек должен на одном месте жить..." /

Вот с научной точностью определена разница в нынешнем положении вещей и человека: "камень", т.е. предметный мир, выстроенный людьми между прочим из камней, - обладает самодвижением, чуть ли не свободой воли: для него-то действительной оказывается пословица: "Под лежач камень и вода не течет", - созданная первоначально для человека, чтобы выразить его свойство двигаться, хотеть, проявлять волю и т.д. Теперь же, напротив, камень принял некогдашнее свойство человека, а человек - свойства камня: должен выполнять его волю, а для этого должен быть в удобном для камня положении - всегда на нужном месте, чтобы, когда господин пожелает его взять, - он нашел бы его как инструмент, на прежней полочке.

"Нельзя, чтобы люди вроде тараканов жили... Куда кто хочет - туда и ползет... Человек должен определить себя к месту... а не путаться зря по земле..." Если раньше вещи лежали на земле "зря", пока человек не придал им место и форму, - то теперь человек, оказывается, существует "зря" и вынужден, как виноватый, непрерывно оправдываться перед вещным миром, что и от его (человека) существования есть польза. "Лука. А если которому - везде место? Костылев. Стало быть, он - бродяга... бесполезный человек..."

Итак, "человек должен определять себя к месту". Тем самым место служит определением для человека, место красит человека. И на вопрос: что такое этот человек? - "логика вещей" дает точное, основанное на "фактах" (месте) знание: то-то и то-то. Мы-то, например, бьемся и гадаем, что такое Сатин, воспевший гимн Человеку, каков его характер, духовный мир и т.д. А вот верящий в порядок и закон ("Надо жить честна!") Татарин, оказывается, точно знает, что такое Сатин. "Татарин (Сатину). Мешай карта! Хорошо мешай! Знаем мы какой-такой ты...", - имея в виду точное определение: "Человек Сатин есть шулер".

А что значит это знание, из чего оно складывается? Вот система определений, которыми Василиса хочет сделать для себя познанным, известным нового человека Луку:

Первый ход - название, определение: что (кто).

"Василиса. Ты кто такой?.. Лука. Проходящий... странствующий... Василиса. Ночуешь или жить? (Это второй ход - цель /связь с будущим/). Лука. Погляжу там".

Третий ход - обоснование другим, т.е. доказательство (явление - под подозрением: нужно выявить связь с окружающим). "Василиса. Пачпорт! Лука. Можно... Василиса. Давай! Лука. Я тебе принесу... на квартиру тебе приволоку его!.."

Четвертый ход - вывод. "Василиса. Прохожий... тоже! Говорил бы - проходимец... все ближе к правде-т о... Лука (вздохнув). Ах, и не ласкова ты, мать..."

В разговоре Василисы с Лукой познание нового человека есть цель: его хотят сделать известным, т.е. ревниво ликвидировать его новизну и превратить в старое. Соответственно, отношения сразу неравноправны и принужденны: один - субъект, другой - объект; один - активен, другой - пассивен; один - следователь, другой - подсудимый; один подозревает, другой оправдывается и т.д., то есть ни тот, ни другой не в своем естественном состоянии, настроении и облике находятся, а - в искаженном.

Василиса задает вопросы и вроде интересуется, кто этот человек сам по себе. Но ведь уже сама форма вопроса предполагает определенный ответ: т.е. не дает новому проявить себя в своей, может быть, мне не известной форме, а опосредует его моим представлением и целью. Ибо моя цель (и ее отражение - вопрос) - формируется до истинного знания об этом человеке, исходит из предвзятого интереса, который и полагает себя в основу знания нового: т.е. именно не позволяет новому проявиться, а подставляет вместо него старое.

И в самом деле, почему Василису не удовлетворяет ответ Луки на каждый ее вопрос: он ей кажется уклончивым, попросту - ложью, ей кажется, что старик "врет"? Потому что он каждым ответом не на вопрос отвечает: то есть дает не известную ей уже форму знания о человеке (исходя из которой сам-то вопрос и формулировался), а сбивает в сторону:

"Кто?" - вместо точного ответа: "слесарь", "вор", "учитель" и т.д. - два взаимно уточняющих слова, в которых смысл расплывается: "Проходящий... странствующий", - ибо и самому Луке трудно сказать: кто он такой. В этом смысле человек никогда себя не знает.

Далее, вместо точного, заранее, знания цели: "Ночуешь или жить?" - незнание: "Погляжу там". - Человек полагает что-то неизвестным. А это тревожит, дразнит логику, ибо знание, правда ревниво не допускает, чтобы что-то ускользало из-под нее, - хочет сразу всю правду. Если же допустить, что ее дать сразу нельзя, - тоща, следовательно, придется дать свободу явлению, а человеку - волю хотеть и жить из себя, а не из заранее положенного обстоятельства и места.

Отчаявшись получить знание из прямого опыта, общения с человеком, т.е. в общем, не веря и человеку, и самой себе, Василиса обращается за помощью к предшествующей работе логики вещей над человеком: к удостоверению, объяснению и знанию человека исходя из места рождения, жительства, работы. Удостоверение - какой термин! Сам человек - не достоверен: его еще нужно удостоверить бумагой. Документ есть объективная, отдельно от человека живущая истина о нем, нужная потому, что человеку (тому, что он может о себе сказать) и своему представлению о нем - заранее не верят, у Система вопросов документа - есть все необходимое и достаточное для общества знание о человеке, где все в нем выразимо в одинаковой для всех системе координат. И когда Лука увиливает, отвечая и на вопрос о "пачпорте", Василиса, наконец, уже может вынести точное определение, знание, правду о старике, которую он было пытался замаскировать ответами не на вопрос: "Прохожий... тоже! Говорил бы, проходимец, все ближе к правде-то..."

Итак, столкнувшись с новым, неизвестным, логика вещей хочет установить его не как оно есть по своей мерке и правде (таковых оно не допускает) - но по отношению к себе (своим вещам). Все расспросы Василисы имеют целью выяснить: заплатит ли старик и сколько и не будет ли из-за него скандала - той самой "канители", которую может вызвав неожиданное изменение человека, например смерть. Так, полицейский Медведев по-своему понимает ту мысль Луки, что о человеке надо заботиться, радеть, следить, как бы с ним чего не случилось:

"Лука: Ты вот - смеешься... - говорит он Квашне об умирающей Анне, - а разве можно человека эдак бросать? Он - каков ни есть - а всегда своей цены стоит... Медведев. Надзор нужен! Вдруг - умрет? Канитель будет из этого... Следить надо!"

Такая правда ничего больше знать о человеке и не хочет, она и не допускает, что он может заключать в себе какое-то новое, не предполагавшееся ею содержание и знание. Логика вещей не предполагает в человеке X, неизвестного, а полагает знание о нем исчерпанным, коль скоро его существование перелито в форму вещей (мест) и ими просвечено. Эта логика постоянно заинтересована в правде, то есть в точном прилегании человека к месту (соответствии ответа - вопросу), и всякий сдвиг (смех, например) - для нее тревожен. "Врать нельзя, брат..." - строго говорит полицейский Медведев Бубнову. Тут же он указывает и на другого врага порядка и логики вещей: "Какой народ стал... надо всем смеется..."

Итак, закономерность знания о человеке, добываемого логикой вещей, можно сформулировать пословицей: "Что дал - то и взял", т.е. просветил человека своей корыстной целью, положил ему в вопросах систему своих представлений, - ее же и получил назад, а не содержание самого человека.

А теперь пусть читатель вспомнит или перечитает сцену появления Луки в ночлежке. Здесь тоже протекает взаимное знакомство - т.е. добывается знание людей друг о друге. Но здесь оно как-то дается даром, без усилий, незаметно - в людях сразу открывается то, что никакими хитроумнейшими вопросами из них бы не добыла логика вещей. Отчего же так? Да оттого, что знание не выступает целью: жители ночлежки и новый постоялец не становятся в отношения субъекта и объекта познания, а продолжают просто жить (т.е. всесторонне, непринужденно самопроявляться) своим чередом. Пепел то заговаривает с Наташей, то жалуется Бубнову на скуку; Клещ мастерит; Лука устраивается на постой, поет себе и т.д. В акте познания: "Лука - жители ночлежки" нет корыстного интереса и цели: отношения людей выведены, выключены из отношения вещей и логики вещей; они не мешают друг другу (в общем-то им даже наплевать друг на друга). Но именно поэтому здесь человек среди людей - как наедине с самим собой, раскрывается по своей собственной мере. Так, Лука бросает приветствие в форме поговорки ("Доброго здоровья, народ честной!") - и сразу получает не подозрительно вопрошающее: "А ты кто такой, чтобы вмешиваться?" (как на его реплики реагируют Медведев, Василиса и Костылев), - а такое же, в тоне балагурства выдержанное, сообщение ("Был честной, да позапрошлой весной").

Вообще, ужe это примечательно, что они не задают друг другу вопросов, а сразу, с ходу, - говорят, продолжают свою же беседу, только уже с новым собеседником. При этом те определения (знание, правда) человека по месту, которых как цели знания домогалась Василиса, - здесь даются сразу безо всяких усилий мысли (вопросов), а на основе простой чувственной достоверности - видимости, очевидности. Ночлежники видят, что перед ними: 1. Старик; 2. Странник (котомка, чайник у пояса); 3. Новый постоялец. Лука же видит, что перед ним - "жулики".

Но эти определения - лишь исходный и пустой момент познания; они тут же размыкаются в более широкие, конкретные и содержательные: Лука говорит, что и жулики - люди. И говорит он не так, как Василиса: пусто и уклончиво, - а в присущей его индивидуальности форме: пословиц, прибауток, т.е. он сразу самораскрывается, так что Васька Пепел уже приходит к содержательному знанию и о самом Луке: "Какого занятного старичишку-то привели вы, Наташа..."

Если правда Василисы о Луке могла состояться лишь поскольку удалось загнать его в известную ей формулу: "проходимец", - то здесь правда, знание о Луке и о ночлежниках - есть саморасширяющийся процесс их взаимной жизни, как непроизвольное следствие тех отношений человека к "человекам", которые устанавливаются и текут в ночлежке. Правда, выходит, - следствие человека. (Вспомним: "Человек - вот правда!") При этом из каждой ситуации, каждого поворота этих контактов возникает знание не только об этом человеке, но и о человеке вообще. Лука поет, Васька говорит ему: "Не пой" - и устами Луки тут же выражается новая истина о человеке вообще: "Ишь ты! А я думал - хорошо пою. Вот всегда так выходит: человек-то думает про себя - хорошо я делаю. Хвать - а люди не довольны..."

В освоении же Луки Василисой было обратное течение мышления: предполагалось точное знание жизни и человека вообще, и, исходя из этого знания, привычными кнутами = рубриками вопросов - единичный человек загонялся на "свое место". Человек выступал как следствие правды, как произведение самодействующей, вне его живущей, правды - следовательно, объявившей его потенциальной, заведомой ложью, так что он все время - под подозрением находится (на нем словно лежит библейский первородный грех).

Живя вне человека, правда эта снисходительно приобщает его к себе только системой вопросов, на которые он должен не лгать, ибо лгать, следовательно, ему присуще, - таково просто его положение во враждебном мире вещей и их логики. "Бубнов, И чего это... человек врать так любит. Всегда - как перед следователем стоит, право". Вот-вот. Мир отчуждения со своей "объективной" правдой, логикой вещей есть непрерывный суд, "процесс" над человеком - и все, что человек есть, собой представляет, - есть "процесс": он и имя человеку дает, и суть его жизни - все, чем он известен людям. Без него человек - ничто (ср. "Процесс" Кафки).

Потому, с другой стороны, и покинутый правдой человек, не веря себе, мечется, ищет ее, смысл жизни в мире вокруг себя и вопиет, вопрошает: где правда? "Клещ (вдруг снова вскакивает, как обожженный, и кричит). Какая - правда? Где - правда? (Треплет руками лохмотья на себе.) Вот - правда! Работы нет... силы нет! Вот - правда! Пристанища... пристанища нету!" Клещ здесь совершенно точно перечислил те признаки, по которым строится правда о нем: он словно дает себе свидетельство о благосостоянии ("лохмотья"), свидетельство о месте работы ("работы нет"), справку о месте жительства ("пристанища нету") - и по всем статьям выходит, что он - обладает нулевым существованием. "Издыхать надо... вот она, правда! Дьявол! На...я на что мне она - правда?" Вопрос совершенно законный, ибо сама правда ему сказала: на что ты мне? Катись ко всем чертям! ("Дьявол!" - зовет Клещ). "Дай вздохнуть... вздохнуть дай! Чем я виноват?.. за что мне - правду? (т.е. правду - как приговор, кару за вину). Жить - дьявол - жить нельзя... вот она - правда!.."

Итак, обесчеловеченные связи людей в обществе привели к тому, что Человек и "правда" встали в остро враждебные отношения друг к другу. "Логика вещей" видит в этом слабость и трусость человека - смотреть "правде", "фактам" прямо в глаза. (Вспомним размышления Ужа после смерти Сокола.) Но человек в этом прозревает лживость, мнимость самой этой "правды", пустоту и бессодержательность "истин", добываемых якобы точной, объективной, от человека не зависящей логикой вещей. То есть она (эта логика) продолжает что-то мыслить бормотать, но все более "не о том", в призрачном и самогипнотизирующем мире своих построений (как бредовые выкладки и логичные построения и расчеты щедринского Иудушки в фантастических мыслительных оргиях выморочного бытия, в которых он строит силлогизмы: если у всех перемрут коровы, а у меня нет, то я продам втридорога, и т.д).

Пример итогового сочинения на тему «Смелость и трусость как показатель внутренней силы» с примерами из литературы.

«Смелость и трусость как показатель внутренней силы человека»

Вступление

Смелость и трусость зарождаются глубоко внутри человека еще в детстве. Осознание собственной духовной силы – это результат воспитания и условий существования растущего человека. Именно эти два понятия отвечают за то, насколько сильным станет человек, настолько он будет подготовлен к предстоящей жизни.

Проблема

Проблема смелости и трусости, являющихся показателями внутренней духовной силы человека и силы его характера, особенно актуальна в наше время.

Тезис №1

Сегодня, как и несколько веков назад, есть люди, которые находят в себе смелость противостоять условиям окружающей среды. Трусость других не позволяет им менять что-то в жизни, они настолько цепенеют от страха перед действительностью, что готовы с легкостью отказаться от того, что у них есть.

Аргументация

Так в пьесе А.Н. Островского «Гроза» мы видим два типа людей на примере Тихона Кабанова и его жены Катерины. Тихон слаб, он труслив, не в состоянии бороться с деспотизмом своей матери. Он ничего не может изменить в своей жизни, хотя она его полностью не устраивает. Катерина же находит в себе силу и смелость противостоять сложившимся обстоятельствам, пусть и ценой собственной жизни. По крайней мере, уважения к Катерине читатель испытывает гораздо больше, чем к ее супругу.

Вывод

Мы должны быть сильными, чтобы в моменты, когда это необходимо, держать удар жизни или принимать жизненно-важные решения. Наша внутренняя смелость позволит преодолеть любые трудности. Нельзя позволять трусости брать верх над своими желаниями и устремлениями.

Тезис №2

Попытки переступить через себя, борясь с собственной трусостью или взращивая смелость внутри, могут привести человека к полнейшему краху. Как бы то ни было, очень важно жить в гармонии с самим собой.

Аргументация

В романе Ф.М. Достоевского главный герой Родион Раскольников пытался наделить себя не теми качествами, которые были присущи ему. Он подменил понятия, посчитал трусостью то, что на самом деле было силой его характера. В попытках изменить себя он разрушил жизни многих людей, в том числе и свою.

Вывод

Принимать себя нужно таким, какой ты есть. Если же что-то сильно не устраивает, к примеру, не достает смелости характера, то бороться с духовной трусостью нужно постепенно, желательно при поддержке близких людей.

Тезис №3

Духовная смелость неизменно порождает смелость в поступках. Эмоциональная трусость предвещает и трусость в действиях.

Аргументация

В повести А.С. Пушкина «Капитанская дочка» мы встречается с двумя героями, близкими по возрасту и воспитанию – Петром Гриневым и Швабриным. Только вот Гринев является воплощением смелости и духовной силы, позволившей ему достойно преодолеть все жизненные испытания. А Швабрин – трус и подлец, готовый пожертвовать всеми вокруг ради собственного благополучия.

Вывод

Человек, который держит себя достойно, благородно и стойко, несомненно обладает смелостью, особым внутренним стержнем, помогающим решать вновь возникающие проблемы. Тот, кто труслив, тот беспомощен перед справедливостью жизни.

Общий вывод (заключение)

С детства в ребенке нужно воспитывать смелость, умение противостоять жизненным сложностям. Чем старше человек становится, тем сложнее ему перестроиться. Поэтому внутреннее умение справляться с трудностями нужно взращивать чуть ли не с рождения.

В пьесе параллельно сосуществуют два сюжетных смысла. К первому можно отнести бытовое действие, а второй имеет философский оттенок. Эти две линии развиваются независимо друг от друга и существуют в разных планах – внешнем и внутреннем.

Внешний план

Действие происходит в ночлежке, хозяином которой является Михаил Иванович Костылев, 51-летний мужчина, проживающий с 26-летней супругой Василисой Карловной.

Постояльцев ночлежного дома автор пьесы называет «бывшими людьми» и причисляет их к низшим социальным слоям общества. Кроме того, здесь же живет и бедный рабочий люд.
Основными персонажами пьесы являются 40-летние Актер, Сатин и слесарь Андрей Митрич Клещ с 30-летней супругой Анной, 28-летний вор Васька Пепел, 24-летняя девица легкого поведения Настя, 44-летний Бубнов, 33-летний Барон, 20-летий Алешка и лица без указания возраста – крючники Кривой Зоб и Татарин. Иногда в ночлежку заходят 50-летний дядя Василисы, полицейский Медведев и 40-летняя продавщица пельменей Квашня. Все они друг с другом находятся в непростых отношениях и часто ссорятся.

Василиса любит Ваську и все время ему говорит об убийстве своего немолодого супруга. Она хочет стать полноценной хозяйкой. Немного забегая наперед, скажем, что во второй части пьесы Пепел затеет драку с Костылевым и по случайности убьет его, после чего попадет в тюрьму. Васька без ума от 20-летней Натальи, которая приходится Василисе сестрой. Из-за ревности к Ваське Пеплу Наталью регулярно побивает хозяйка ночлежки.

Актер, который в свое время блистал на сценах театров в провинции под фамилией Сверчков-Заволжский, и Сатин постоянно пьют и играют в карты. Сатин часто ведет нечестную игру.

Выходец из дворян Барон в свое время «спустил на ветер» свое состояние и существует в качестве самого несчастного обитателя ночлежного дома.

Андрей Митрич Клещ трудится по слесарному делу для того, чтобы постоянно покупать лекарства своей больной супруге Анне, которая в финале пьесы умрет, а ее муж, мечтавший о новой жизни, всё равно останется «на дне».

Во время очередной попойки в ночлежный дом заходит странствующий человек по имени Лука. Он начинает рассказывать постояльцам об их светлом будущем, а Анне обещает рай на небесах. Лука поведал Актеру о том, что есть специальная больница, где лечат запойных людей, а Наталье и Пеплу советует бежать из этого места. Но когда в моральной поддержке странника возникает самая острая необходимость, он уходит, оставив жителей ночлежки один на один со своими проблемами. В результате Актер кончает жизнь самоубийством. В финале пьесы звучит песня, которую исполняют персонажи. Сатин, узнав о смерти Актера, говорит о том, что тот испортил им хорошую песню.

Внутренний план

В пьесе говорится о мировоззрении Сатина и жизненной философии Луки, а ночлежный дом – это обобщенный символ зашедшего в тупик рода человеческого, потерявшего в начале XX столетия веру в Бога, но не успевшего укрепится в собственных силах. Именно по этой причине все герои пьесы выглядят обреченными. Они не видят перед собой завтрашнего дня. Мировое развитие двигается к своему закату. Сатин это понимает и не пытается давать людям надежду, которой не суждено осуществиться. Он говорит Клещу о бесполезности его трудов. Но если поступать по его суждениям, тогда как будут жить люди? По мнению Митрича, они умрут с голода. А с другой стороны, если работать только ради пропитания, то зачем жить?

В пьесе Сатин выведен в образе радикального экзистенциалиста, который понимает, что мир устроен несправедливо и Бога нет. Но ему в противоположность идут размышления Луки, смысл жизни которого в проявлении жалости к обездоленному люду. Он даже готов говорить неправду, лишь бы несчастным стало хоть на мгновение легче. Людям иногда необходимо давать хоть какую-то надежду на жизнь.

Из уст Луки звучит притча о человеке, ищущем праведную землю, и ученом муже, который на карте указывает, что такого места на Земле нет. Тогда первому не осталось ничего другого, как покончить жизнь самоубийством, что и совершает впоследствии Актер.

Лука показан в пьесе не простым странником, а утешающим философом, который говорит о том, что надо жить несмотря ни на что. Человек не может предугадать свое будущее. Ему суждено пройти весь путь до конца. У Сатина и Луки возникает спор. Первый чаще соглашается со вторым. После появления в ночлежке Луки Сатин начинает рассуждать на тему Человека, которого он не жалеет и не утешает, а говорит открыто о том, что сама жизнь не имеет никакого смысла. Таким образом, Сатин пытается подвигнуть этого самого Человека на протест против привычного уклада жизни и обретение уважения к себе. Его главная мысль – не стоит отчаиваться и необходимо осознать свою уникальность в этом мироздании. «Человек – это звучит гордо!».