“Кысь” Татьяна Толстая. Определение жанра романа Анализ образа оленьки в кысь

Город переименовали в честь действующего начальника. Обычный народ называют голубчиками, которые славят своего предводителя за все, что он им дает. А Федор Кузьмич взял на себя немалый труд. Он выдает все достижения прошлого за свои собственные, став обладателем уникальной библиотеки. В то время как основной народ был отброшен Взрывом в раннее Средневековье. Такова завязка романа Татьяны Толстой «Кысь». Краткое содержание описывает, как Федор Кузьмич изобрел колесо, придумал буквы, научил простых смертных ловить мышей, да еще и переписывает классику, опять же выдавая ее за свои собственные романы.

Примечательно, что все главы романа названы буквами старорусского алфавита.

Последствия Взрыва

Последствия после Взрыва - это одна из тех неизбежных неприятностей, которая проявляется у большинства выживших голубчиков. В кратком содержании «Кыси» описываются различные изъяны, которые появляются у жителей после катаклизма.

Например, у кого-то ушами покрыто все тело, у кого-то выросли петушиные гребешки, а кто-то стал иметь полтора лица.

Отдельная каста в этом новом мире - Прежние. Это те, кто перенес Взрыв. У Толстой в «Кыси» (в кратком содержании по главам об этом обязательно упоминают) эти люди стали практически бессмертными. При этом ни капли не стареют.

Истопник Никита

Одна из ключевых должностей в новом мире - истопник. На страницах романа Толстой «Кысь», краткое содержание которого здесь описывается, его роль исполняет Никита Иванович. Он тоже один из Прежних. Незадолго до Взрыва он был глубоким стариком, который считал, что ему недолго осталось. Но после катаклизма преобразился. Теперь от него зависит весь город.

Главный герой романа - Бенедикт. Никита покровительствует ему. Он, кстати, тоже хотел стать истопником, но мать настояла, чтобы пошел на более легкую работу. Писцом. Практически каждый день по дороге на работу Бенедикт встречает Перерожденцев. Это еще одна каста нового мира, которая тоже описывается в кратком содержании романа Толстой «Кысь». Причем неизвестно, считать ли их людьми или нет. Лицо у них человеческое, а вот все туловище покрыто шерстью, при этом они бегают на четвереньках. А на каждой ноге у них надето по самому настоящему валенку.

Но больше всего жители этого нового мира боятся Кыси. Это неведомое чудище, которое якобы может внезапно напасть. Например, в лесу, и разом уничтожить человека. Порвав известную только ей главную жилочку, она вытягивает весь разум. Человек возвращается назад - внешне без каких-либо изменений. Однако внутренне совсем другой. Начинает ходить во сне, особенно под луной.

Правда, некоторые в этом мире утверждают, что не существует Кыси. Краткое содержание книги описывает, что такие выводы делает истопник Никита.

Рабочий день

Важной частью романа является описание традиционного рабочего дня. Работа Бенедикта заключается в переписывании сочинений Федора Кузьмича на бересте. Подробно описывает эту работу Татьяна Толстая в «Кыси». В кратком содержании по главам упоминается, что переписывать приходиться и сказки, например, про Колобка, а также стихи и более серьезные произведения.

Параллельно Бенедикт мечтает о девушке Ольге, которую видит каждое утро. Ее провозят в санях на работу. Восхищаясь ее красотой, он ее временами рисует.

Интересно, что в обществе сохранились и старые книги, которые существовали еще до Взрыва. Но рассказывают, что они светятся, будто от радиации. Поэтому если у кого-то находят дома, за ним незамедлительно выезжают Санитары на Красных Санях. Их боятся больше всего. После лечения у них так никто и не вернулся.

В обед все отправляются в столовую. Меню привычное - мышиный суп.

Важным событием в жизни Бенедикта и его коллег становится визит самого Федора Кузьмича, который как-то приезжает в их избу. Сотрудников глава государства в тот раз одарил собственной картиной "Демон".

Новый год

В кратком содержании "Кыси" надо упомянуть, что к середине повествования Бенедикт и все остальные жители готовятся встречать Новый год. По новому указу, его должны праздновать 1 марта. Чтобы достойно встретить праздник, Бенедикт ловит по всему дому мышей, а потом меняет их на всякие вкусности. Особый дефицит - бляшки. За ними нужно стоять с ночи, главное - не проспать свое место.

Но перед самым Новым годом Бенедикт серьезно заболевает. Сначала ему мерещится в окне Кысь. Затем на пороге появляется Никита Иванович, который и спасает его от напасти. Неделю Бенедикт валяется в лихорадке, а истопник за ним ухаживает.

К 8 Марта главный герой поправляется. А тут выходит новый указ. Отмечать 8 Марта - женский праздник. Бенедикт поздравляет всех женщин на работе, а у Оленьки просит руки. Та соглашается.

Между тем Никита Иванович с его знакомой бабой с гребешками приглашают Бенедикта в гости, где показывают ему старые книги. Они оказываются совсем неопасными. Но главное, выясняется, что все произведения, которые они переписывают, сочинил не Федор Кузьмич, а другие люди, которые жили до Взрыва.

Пушкин - наше все

Никита Иванович возлагает на Бенедикта большие надежды. Он надеется, что у сына образованной женщины тоже проявятся задатки. Истопник просит его вытесать из дерева неведомого главному герою Пушкина.

Бенедикт многого не понимает, но начинает проявлять интерес к тому, что рассказывают Прежние. Во время работы над Пушкиным он обнаруживает у себя одно из последствий. Маленький, едва заметный хвостик. Приходится согласиться его отрубить.

В это время налаживается его личная жизнь. Он знакомится с Олиными родителями. Оказывается, ее отец Главный Санитар, а вся семья скребет когтями под столом. Такое у них Последствие.

Свадьба

Бенедикт и Оля играют свадьбу. Главный герой переезжает в большой терем к родителям своей новой супруги. Постепенно он опускается, все больше ленится. Перестает ходить на работу, ведь живет обеспечено. В его распоряжении оказывается огромная библиотека. Он читает все подряд - от классики до книг по садоводству.

Когда все романы в доме тестя заканчиваются, он приходит в недоумение, что же делать дальше. Неделю развлекается с молодой женой, а потом снова начинает скучать. Так описывает семейную жизнь главного героя Татьяна Толстая. "Кысь", краткое содержание которой приведено в этой статье, рассказывает, что Бенедикт находит себе новое занятие. Он отправляется с Санитарами изымать книги, которые хранятся у людей. Одного голубчика сам Беня по неосторожности убивает страшным крюком.

Революция

Между тем тесть подбивает Бенедикта устроить революцию. Вместе они свергают власть Федора Кузьмича, убив его. Тиран свержен, а отец Оли, став Главным Санитаром, пишет свой первый указ. В нем он постановляет, что жить отныне будет в Красном Тереме, удваивает свою охрану, запрещает любому приближаться к себе на 100 аршин. А того, кто нарушит это распоряжение, приказывает незамедлительно убивать крюком. Город переименовывают его именем.

Бенедикт поначалу обнадеживается, надеясь на грядущие перемены. Например, хочет разрешить всем подряд читать книги, напечатанные до Взрыва. Но быстро передумывает. Начинает бояться, что люди начнут вырывать страницы и портить книги. И отказывается от этой идеи.

Разлад в семье

Счастливое событие происходит в семье Бенедикта. У Оли рождается тройня. Но один из детенышей сразу пропадает. Выпав, закатывается в какую-то щель. Больше его никто не видел. Происходит серьезная ссора с тестем, который называет его Кысью. Многие начинают замечать, что Беня действительно похож на это чудище. У него даже был хвост.

В результате Главный Санитар решает казнить Никиту Ивановича, так как один из перерожденцев узнает, откуда можно добывать бензин. Истопника привязывают к статуе Пушкина и пытаются поджечь, но он извергает пламя и сжигает дотла весь города.

Анализ романа Татьяны Толстой

Т. Толстая в "Кысе", краткое содержание которой вы только что прочитали, главную проблематику увязывает с образом неведомого чудища. Что это за Кысь, никто достоверно не знает. Некоторые исследователи произведения убеждены, что Кысь - это сочетание всех низменных инстинктов, которые существуют в человеческой душе.

Другие утверждают, что так Толстая пыталась изобразить образ мятущейся русской души, которая ставит перед собой неразрешимые вопросы и не может найти на них ответы. Подтверждением этой версии служит то, что Кысь каждый раз подкрадывается к Бенедикту, когда он задумывается о смысле бытия.

Проблематика романа

Основная проблема романа - поиск героями утраченной ими духовности, а также внутреннего спокойствия и гармонии. Ушла преемственность поколений, из-за этого нарушаются многие исторические связи.

По мнению большинства литературоведов, это роман о несбывшихся в жизни надеждах и несостоявшихся ожиданиях, которые сталкиваются с жестокой правдой жизни. Толстая в своем произведении утверждает, что какой бы возвышенной ни была конечная цель, не все средства допустимы для ее достижения.

Также это роман о сострадании, справедливости и человеческой чуткости. Уважении людей друг к другу, самопожертвовании. Автор добивается того, чтобы пресыщенный литературными изысками читатель обратился к азбучным истинам, вновь исследовал основные законы человеческого бытия. Она предлагает отказаться от снобизма, увидев под цветистой пеной бездонную правду.

"Кысь" считается один из ключевых романов в творчестве этой российской писательницы. Это постапокалиптическая утопия, пропитанная сарказмом и иронией. Особенным выглядит язык произведения - он насыщен просторечными и грубыми выражениями, а также нецензурной лексикой. Сами герои между собой общаются на выдуманном карикатурном диалекте. Язык героев - одно из изобретений автора. Также в романе множество неологизмов, специально придуманных Татьяной Толстой для этой книги.

О. А. Пономарева

«ЧУЖОЕ СЛОВО» В РОМАНЕ Т. ТОЛСТОЙ «КЫСЬ»

Работа представлена кафедрой отечественной и зарубежной литературы Пятигорского государственного лингвистического университета.

Научный руководитель - кандидат филологических наук, доцент А. Ф. Петренко

В статье представлен анализ романа Татьяны Толстой «Кысь» с точки зрения интертекстуальной поэтики. Рассмотрены различные виды интертекстуальных связей: «собственно» интертекстуальность (атрибутированные и неатрибутированные цитаты, аллюзии, центон) и архитекстуальность (жанровая связь текстов).

The article represents the intertextual analisis of T. Tolstaya"s novel «Kys"». The author examines various types of intertextual communication: «proper» intertextuality (attributive and nonattributive citations, allusions, cento) and architextuality (genre textual communication).

Современное искусство принято считать цитатным, ту же характеристику обычно получает постмодернистский литературный текст и способ мышления автора. Интертекстуальность, неотъемлемая часть постмодернистской поэтики, является приемом создания художественных структур и инструментом анализа. В формировании теории интертекстуальности особое значение имеют идеи М. Бахтина о «чужом слове». Литературовед отметил, что «познавательно-этический момент содержания», который необходим для художественного произведения, берется авторами-творцами не только из «мира познания и этической действительности поступка», а при взаимодействии с предшествующей и современной литературой, создавая некий «диалог»1 .

Говоря об интертекстуальности, мы в первую очередь подразумеваем присутствие в новом тексте элементов предшествующих художественных текстов. Такое понимание термина существует с тех пор, когда Ю. Кристева дала «интертекстуальности» соответствующее толкование. Ученые, работая над этой проблемой, выявили несколько типов интертекстуальных связей. Одним из таких типов является «архитекстуальность» (Ж. Женетт), понимаемая

как жанровая связь текстов и ставшая неотъемлемым свойством постмодернистской литературы.

При создании произведения современные писатели ориентируются не только на собственное мировидение, важным является и такое понятие, как «память жанра» (термин М. М. Бахтина). Ориентируясь на традиционные жанровые каноны, создатель произведения выбирает те формы, которые наиболее полно отражают его идеи. На их основе писатель и конструирует новый собственный жанр. Наиболее восприимчивыми к изменениям «... становятся жанры, имеющие достаточно долгую историю и обладающие некоторой степенью универсальности»2. Эти процессы нашли отражение в жанровой форме «Кыси» Т. Толстой.

Романная форма «Кыси» имеет слож-ную структуру, включающую в себя многочисленные элементы различных жанровых моделей. Это прежде всего неомифологическая, сказочно-притчевая форма, социально-сатирические и антиутопические жанровые разновидности. Перечисленные признаки так или иначе присутствуют в произведении, но преобладает антиутопия.

Классическому антиутопическому повествованию присуща определенная структура: исторический процесс делится на два отрезка - до осуществления идеала и после, между ними - культурный, социальный или природный катаклизм, после которого строится новое общество. Типичная ситуация для антиутопии - тотальное отчуждение человека от собственной природы. Как и классическая, новая антиутопическая картина мира создает образ будущего за счет гротеска, но в постантиутопии нарушаются все пропорции и связи между компонентами «через нарочитое повторение опорных ситуаций классических сюжетов, благодаря чему создается пародийный образ самой антиутопической литературы»3.

Б. А. Ланин и М. М. Боришанская выделяют мотивы, специфические для антиутопии: мотив разделения души и тела, мотив власти, собственно утопические мотивы, дионисийского и прадионисийского оргиастических культов, мотив смерти, карнавальные мотивы, являющиеся, по мнению ученых, жанрообразующими4.

Авторы монографии «Русская антиутопия XX века» отмечают, что анализируемому жанру свойственна «квазиноминация» - переназвание как проявление власти. Яркий пример находим в «Кыси»: «А зовется наш город, родная сторонка, -Федор-Кузьмичск, а до того... звался Иван-Порфирьичск, а еще до того - Сергей-Сер-геичск... »5. Подобную ситуацию наблюдаем и в романе Дж. Оруэлла «1984»: «Другими были даже названия стран и контуры их на карте. Взлетная полоса 1, например, называлась тогда иначе: она называлась Англией или Британией... »6. И в «Москве 2042» В. Войновича Москореп раньше именовался Москвой.

Пространство антиутопии всегда ограничено. Это жилье (комната, квартира) героя, в которое постоянно вмешиваются окружающие его люди. Так, в «Кыси» нарушителями личного пространства Бенедикта являются члены семьи: тесть, теща, жена. Здесь прослеживается архитекстуаль-

ная связь «Кыси» с антиутопией «Приглашение на казнь» В. Набокова. Личное пространство Цинцинната Ц. (камера смертников) постоянно нарушают: адвокат Роман Виссарионович, директор Родриг Иванович и м-сье Пьер с настойчивым желанием веселого общения.

Структурным стержнем антиутопии является псевдокарнавал, основой которого служит абсолютный страх. Как следует из природы карнавальной среды, страх соседствует с благоговением перед властными проявлениями. Так, голубчики возвышенно относятся к Набольшему Мурзе: со страхом, пиететом, с благодарностью за имеющиеся открытия, облегчающие жизнь. То же происходит в Едином Государстве («Мы» Е. Замятина), такая же дистанция между Главоуправителем и жителями Лондона в «О новом дивном мире» О. Хаксли. Но, как правило, в антиутопической литературе страх исчезает и герои нарушают законы тоталитарного государства.

Признаком карнавала является «аттракцион », который «оказывается эффективным как средство сюжетосложения именно потому, что в силу экстремальное -ти создаваемой ситуации заставляет раскрываться характеры на пределе своих духовных возможностей, в самых потаенных человеческих глубинах, о которых сами герои могли даже и не подозревать »7. Аттракционом становится казнь, суд, построенные по ритуальным нормам. В «Кыси» аттракционными являются сцены похорон Прежних, представляющие для главного героя зрелище и казнь в виде сожжения с помощью «пинзина».

Аттракцион присутствует во многих антиутопиях: обращение воды в водку (пародирование евангельского мотива) Лени Тихомирова в «Любимове», «въезд на белом коне», который годами готовит Сим Симыч Карнавалов в «Москве 2042» В. Войновича, вся жизнь обитателей на поверхности подземной страны в «Лазе» В. Маканина.

Антиутопия включает в себя различные вставные жанры, и эту композиционную

особенность относят на счет мениппейных традиций, о чем еще М. М. Бахтин писал: «Для мениппеи характерно широкое использование вставных жанров: новелл, писем, ораторских речей, симпосионов и др., характерно смешение прозаической и стихотворной речи»8. Так, по структуре роман «Кысь» представляет собой сложное образование, в котором соединяются элементы притчи, сказки, былички, анекдота, памфлета, фельетона, утопической легенды, сатирического произведения. А слой поэтического текста представляют многочисленные прямые цитаты поэтов XIX и XX вв.

Наряду с перечисленными жанрами особое место в романе Т. Толстой «Кысь» занимает миф. В. Руднев обратил внимание на то, что «художественный текст XX в. сам начинает уподобляться мифу по структуре... писатель придумывает свою оригинальную мифологию, обладающую чертами мифологии традиционной»9.

М. Липовецкий полагает, что в постмодернистской интертекстуальности проступают свойства мифологического типа ми-ромоделирования, поскольку именно в мифологии целостность бытия запечатлевает -ся непосредственно в объекте изображения. Структура мира абсолютно адекватна структуре мифа10. Ярчайшим примером подобного создания авторского мифа в современной отечественной литературе является рассматриваемый нами роман Т. Толстой, в тексте которого представлены различные мифы: космогонический, эсхатологический, тотемный, миф о культурном герое.

Роман вписывается в весьма жесткую мифологическую структуру американского ученого Г. Слокховера, выделившего четыре элемента: «эдем» (детство Бенедикта, с воспоминаниями об отце и матери), «преступление и падение» (духовное падение героя и совершение государственного переворота), «путешествие» (поход в Красный Терем), «возвращение или гибель» (после возвращения в дом тестя происходит «гибель» героя, но не физическая, а

опять же на неком духовном уровне: он лишается книг - самого дорогого, что имел в жизни).

Интересен анализ текста романа по классификационной модели А. Ж. Грейма-са. Он выделяет уровень «предметной ма-нифестации», где действуют «человеческие или очеловеченные существа, выполняющие определенные задачи, подвергающиеся испытаниям и стремящиеся к своим целям»11 . «Действующих лиц» произведений Греймас обозначает как «деятелей» или «актантов», а их действия «функциями». Греймас выделяет соответствующий «функциям» набор «актантов» и создает структурную модель на основе связывающих их модальных отношений.

Анализ текста романа выявил шесть структурных единиц: субъект - Бенедикт стремится овладеть объектом - старопечатными книгами. Это приводит действие в движение. В нашей ситуации субъект является в то же время и получателем, так как стремится приобрести объект для себя. Податель объекта - Кудеяров допускает Бенедикта к своей библиотеке. В достижении цели играют большую роль помощники (Оленька является косвенным помощником, Никита Иванович открывает истину). На пути к овладению объектом герой неизбежно сталкивается с противником (Набольший Мурза). Таким образом, подтверждается наличие в тексте «Кыси» всех необходимых мифологических компонентов.

Кроме жанровой связи, в романе Т. Толстой наблюдается прямое присутствие других текстов художественной литературы, т. е. «собственно» интертекстуальность.

Текст романа «Кысь» насыщен цитатами - в основном из поэтических произведений А. С. Пушкина, М. Ю. Лермонтова, О. Мандельштама, А. Блока, М. Цветаевой, В. В. Маяковского, Б. Пастернака, С. Есенина, И. Анненского, Б. Окуджавы, Б. Гребенщикова и многих других. Кроме того, большое внимание уделено фольклорному тексту - цитирование сказок, заговоров, песен.

Т. Толстая часто использует цитату как «точное воспроизведение какого-либо чужого фрагмента текста», но при этом полностью меняется смысл. Как отмечает И. В. Фоменко, «преобразование и формирование смыслов авторского текста и есть главная функция цитаты»12. В результате исследования мы пришли к выводу, что в романе Т. Толстой эта функция цитаты реализуется прежде всего за счет её комического переосмысления.

У Т. Толстой часто встречаются цитаты, сконструированные из нескольких текстов. Так, Федор Кузьмич строит свой монолог на основе цитат, взятых из стихотворения В. В. Маяковского «Разговор с фининспектором о поэзии» и стихотворения «Ночь» Б. Л. Пастернака: «Думаете, мне легко сочинять? Изводишь единого слова ради тысячи тонн словесной руды, ara. Забыли? Я ж об этом сочинял. Не спи, не спи, художник. Не предавайся сну. Да и окромя искусства дел невпроворот... »13. В данном случае персонаж пользуется цитатой как элементом словаря. Неатрибутированная цитата используется как первичное средство коммуникации.

Применение кавычек - еще один способ маркирования цитаты. Таким образом, неатрибутированная цитата опознается, а ее значение расширяется. В беседе об искусстве: «Но искусство для искусства - это нехорошо, учит Федор Кузьмич, слава ему. Искусство должно быть тесно связано с жизнью. «Жизнь моя! Иль ты приснилась мне?» - может быть. не знаю»14.

На каждой странице романа присутствуют цитаты, рассредоточенные по репликам героев, участвующие в характеристиках образов, в описании социальных явлений, эмоциональных состояний, в оценке того или иного события. Это названия стихотворений, наиболее известные стро-

ки, библейский текст, народные мудрости. Такие цитаты не имеют атрибуции, но легко узнаваемы: «Нате!» (В. В. Маяковский), «Суждены вам благие порывы, Но свершить ничего не дано» (Н. А. Некрасов. «Рыцарь на час»), «слышу речь не мальчика, но мужа» (А. С. Пушкин. «Борис Годунов». Слова Марины Мнишек, обращенные к Самозванцу), «Митрофанушка, недоросль» (Д. И. Фонвизин), «страх, петля и яма» (Н. Гумилев. «Звездный ужас»), «Гордись, таков и ты, поэт, и для тебя закона нет» (А. С. Пушкин. «Езерский»: «Гордись: таков и ты, поэт, / И для тебя условий нет»), «в великом знании многая печали» и «плодитесь и размножайтесь» (Библия).

В тексте романа встречаются аллюзии, чаще всего неатрибутированные. По своей внутренней структуре построения межтекстового отношения они лучше всего выпол-няют функцию открытия нового в старом. Такова реплика Никиты Иваныча: «Но слово, начертанное в них, тверже меди и долговечней пирамид»15. В данной строке присутствует не один предтекст: в первой части фигурируют элементы стихотворения М. Цветаевой «В черном небе - слова начертаны» из цикла «Версты II», вторая -отсылает к нескольким авторам. В стихотворении М. В. Ломоносова находим: «Я знак бессмертия себе воздвигнул / Превыше пирамид и крепче меди»16. В «Памятнике» Г. Державина присутствуют следующие строки: «Я памятник себе воздвиг чудесный, вечный, / Металлов тверже он и выше пирамид»17. Список дополняют поэты: В. В. Капнист («Я памятник себе воздвигнул долговечной; Превыше пирамид и крепче меди он»), А. А. Фет («Воздвиг я памятник вечнее меди прочной / И зданий царственных превыше пирамид»), Тучков («Я памятник себе поставил / Превыше царских пирамид / Я имя тем свое прославил. / Его великолепный вид, / Которой тверже меди зрится») и другие.

У Т. Толстой встречается заимствование, при котором частицы прецедентного текста рассредоточены по целой странице.

Это цитата из романа Л. Н. Толстого «Айна Каренина». Бенедикт узнает о хранящихся у людей старопечатных книгах. «Открытие» Варвары Лукинишны приводит его в смятение и наполняет сознание беспорядочными мыслями: «Переглядываются: у них, может, тоже старая книга под лежанкой припрятана... Двери закроем и достанем... Почитаем. <...> И свеча, при которой... полную тревог и обмана!.. Страх какой!»18. Выделенные фрагменты отправляют нас к предтексту: «И свеча, при которой она читала исполненную тревог, обманов, горя и зла книгу»19. В этой ситуации текст легко распознается, так как есть признак атрибутивности (описание внешности автора этих строк).

Для создания аллюзии используется конструктивная интертекстуальность, которая организовывает заимствованные элементы таким образом, чтобы они оказывались узлами сцепления семантико-компо-зиционной структуры нового текста.

Следующий тип «собственно интертекстуальности» - это центонные тексты, ко-

торые представляют собой целый комплекс аллюзий и цитат. В большинстве своем они неатрибутированны. Текст, составленный из вопросительных предложений, передает эмоциональное состояние главного героя; «Что, что в имени тебе моем? Зачем кружится ветр в овраге? чего, ну чего тебе надобно старче? Что ты жадно глядишь на дорогу? Что тревожишь ты меня? Скучно, Нина! Достать чернил и плакать! Отворите мне темницу! Иль мне в лоб шлагбаум влепит непроворный инвалид? Я здесь! Я не винен! Я с вами! Я с вами!»20. Данный центонный текст представляет собой совокупность узнаваемых строк из различных стихотворений пяти известных авторов (Пушкин, Некрасов, Блок, Лермонтов, Пастернак).

Таким образом, о романе «Кысь» можно говорить как о полицитатном художественном пространстве. Цитатность является важнейшим способом структурирова-ния текста и конструирования смысла произведения, отражает специфику мировосприятия и характер художественного мышления автора.

7. Смысл финала “Кыси”

Тема жизни и смерти, как и многое в романе, также приобретает фантастический характер. Финал - смерть и сожжение половины городка - происходит на фоне воспарения "прежних", переживших Взрыв. Это не смерть, нет, они получили свое бессмертие в истории, это - выход за ее рамки, за границы, отделяющие человека от человечества, это - ощущение не зря прожитой жизни.

В образе "Набольшего Мурзы" Федора Кузьмича, что приписывает себе изобретение всех технических и бытовых новшеств, научные открытия и создание шедевров искусства, спародирован миф о Прометее, культурном герое, добывшем огонь и научившем людей ремеслам. Антитеза Федору Кузьмичу как "Прометею" - истинный Прометей Никита Иванович (не случайно по роду занятий он истопник, человек, порождающий огонь). Образ огня также мифологема. Огонь способен губить, но он же и поддерживает жизнь. Огневцы дают людям пищу, но они же, ложные, могут отнимать жизнь (именно ложные огневцы погубили мать Бенедикта). В финале романа огонь, разрушающий и очистительный одновременно, сжигает Кудеяр-Кудеярычск, чтобы на новом месте имела возможность начаться иная история, иная культура (Жизнь закончилась - да здравствует жизнь!). У истоков этой культуры - Никита Иванович, который несет людям огонь, а потому, подобно Прометею, бессмертен, и Бенедикт, прошедший через "свой" огонь - разрушительный, губительный - огонь жажды погружения в иную реальность, которую он видел в книгах. Быть может, книги, которые уже потеряли своего читателя, должны были сгореть, чтобы новые поколения создали новые книги, свою культуру, духовно преображаясь, изменяясь вместе с нею. Финал "Кыси" символичен, фантастичен и концептуально значителен. Важно, что Никита Иваныч и Лев Львович не сгорели. "Кончена жизнь, Никита Иваныч, - сказал Бенедикт не своим голосом. - Кончена - начнем другую, - ворчливо отозвался старик"

Екимцева Ольга

Данная работа-результат работы на НПК г.Хабаровска

Скачать:

Предварительный просмотр:

Негосударственное образовательное учреждение

«Средняя общеобразовательная школа «Росна»

Реферат

Жанровое своеобразие и стилистические особенности романа «Кысь» Т. Толстой

Выполнил: Екимцева Ольга

ученица 9 класса

Научный руководитель: Травина Н. О.

учитель русского языка и литературы

НОУ СОШ «Росна»

Хабаровск

2010

Введение……………………………………………………………………….3

Татьяна Толстая. Эволюцию творчества: от эссе к роману……………….8

Жанровое своеобразие и стилистические особенности романа «Кысь»…19

Идейное содержание романа……………………………………………...19

Поэтика романа……………………………………………………………..22

Символистические образы романа………………………………………..26

Стилистические особенности………………………………………………31

Заключение…………………………………………………………………….36

Список литературы…………………………………………………………...38

Введение

Выбор темы нашего реферата, связанной с определением жанровой принадлежности и рассмотрением стилистического своеобразия одного из оригинальнейших произведений современной литературы, не случаен. Роман «Кысь» мало изучен. Ему посвящено сравнительно небольшое число работ, в которых исследователи в различных аспектах подходят как к определению жанра, так и к анализу стиля романа.

Объект - жанровое разнообразие и стилистические особенности романа «Кысь».

Предмет – изучение жанрового разнообразия и стилистических особенностей романа Татьяны Толстой «Кысь».

Цель – проанализировать малоизученное произведение современной русской литературы.

Актуальность исследования обусловлена тем, что одной из основных проблем XX века является переосмысление человеческой жизни в координатах неклассического миропонимания. Последнему в литературе соответствует определенные жанровые формы, радикально новые или же вызванные по зову истории из глубин культурной памяти. Таким знаковым жанром, несомненно, выступает антиутопия, пользующаяся в ушедшем столетии повышенной популярностью, особенно в начальные и завершительные этапы советской эпохи.

«Кысь» - необычная книга, в ней затронуты реальные проблемы. И путь подачи этих проблем в ней своеобразен. Здесь много вымысла, фантастики. Но всё это ловко замаскировано под покровом юмора и некоторого безразличия ко всему происходящему. Авторского вмешательства в сюжет здесь нет. Какая-то детская, сказочная непосредственность творится на протяжении всей книги, а нелепости сюжета заставляют нас улыбаться. История похожа на сказку, но как говорится: «Сказка – ложь, да в ней намек…». Книга специфична, в ней сконцентрированы три времени: из прошлого через настоящее к будущему. Потухает свет прожитых дней, не видно ничего во тьме настоящего, и безызвестность хранит дорогу к будущему.

Роман Татьяны Толстой с виду антиутопия, а на деле – форменная энциклопедия русской жизни. Сюжет, история о древней Руси, заново возникшей на ядерных обломках Москвы в некотором году, явно навеян Чернобылем – «Кысь» начиналась в 1986 году. Впрочем этот традиционно-фантастический ход для Толстой – всего лишь метод так называемого отстранения, возможность посмотреть на всю правду русской жизни как бы со стороны. Результат оказался грандиозным.

Прежде всего Толстая выделяет такой важный компонент отечественной действительности, как постоянная мутация, мнимость, недолговечность твёрдого якобы порядка вещей. В России, как и в романе «Кысь», непременно есть какие-нибудь «прежние», «бывшие» - потому что почва то и дело уходит из-под ног, уходит криво и вниз. Герои Толстой никак не могут совпадать с переменчивой природой, не только окружающей но и собственной. Им остаются только имена вещей, но не сами вещи.

Одна из главных стилистических особенностей романа – это его интертекстуальность.

Интертекстуальность романа «Кысь» проявляется и в его аппеляции к жанрам народного словесного творчества (легенды, народные сказки). Толстая создает особый сказочный мир.

Главная особенность этого мира в том, что фантастичное здесь плавно переходит в естественное, при этом, правда, теряя символ «чуда». Чудом же здесь является естественное.

Фантастические начала, переплетенные с реальностью в «Кыси», напоминают «Мастера и Маргариту» Булгакова, где мир реальный не отделен от мира фантастического они единое целое.

Ещё, по слухам жителей Федоре-Кузьмичска, далеко на востоке живёт белая княжна Птица Паулин с глазами в пол-лица и с «человечьим красным ртом», любящая себя настолько, что голову поворачивает и всю себя обцеловывает. Образы этих двух существ остаются за рамками основного сюжетного повествования, но упоминается настолько часто, что любознательный читатель начинает догадываться: а уж не является ли Кысь нематериализованным воплощением бессознательных человеческих страхов, а княжья Птица Паулин – отображением их надежд и подсознательной жажды красоты жизни?

Интертекстуальность воплощается также в языковой плоскости текста, в котором присутствуют почти все языковые уровни: высокий, нейтральный, разговорный и просторечный. По мнению Н. Ивановой, в романе авторская речь намеренно вытеснена словами героев. Нередки слова-монстры, такие как ФЕЛОСОФИЯ, ОНЕВЕРСТЕЦКЕ АБРАЗАВАНИЕ РИНИСАНС и тому подобное, слова – обломки «старого языка». По нашему мнению, здесь можно усматривать предостережение, тревога за состояние современного русского языка, который может превратиться в такого же монстра без норм и правил.

Такому многоликому произведению посвящен этот реферат. Интересна «Кысь» и как первый романический опыт Татьяны Толстой.

Таким образом, исходя из вышеизложенного, мы будем в своей работе использовать методы и приемы лингвистического (филологического) анализа текста, целью которого является выяснения того, как с помощью образных средств языка создается художественное произведение, выявление эстетической, философской, информационной значимости текста. 1

Метод выдвижения гипотезы, которая подтверждается или опровергается выраженными образности, стилистическими приёмами;
Анализ средств создания образности и художественных решений автора, которые позволяют вывести определенную гипотезу понимания

1 Применение в анализе знаний из разных областей жизни в настоящее время используется довольно широко, не случайно постепенно лингвистический анализ художественного текста переименовывается в филологический анализ, - подчеркивается общностью наук в поиске истины.

Метод сематико-стилистический, который учитывает отступление от языковых правил, сочетания предметных и коннотативных 2 элементов текста, возможноси контекстуальной многозначности слов, наращивание смысловых элементов слов при помощи особых стилистических приёмов;
Каузальный 3 метод, который основывается на принципе причинного объяснения явлений и включает в себя всё многообразие взаимосвязей отдельно взятого произведения с общественно-исторической реальностью и биографической обстановкой времени создания.

Так как методы редко применяются в «чистом» виде, то мы по необходимости будем их комбинировать. А поскольку лингвистический анализ может вбирать и другие компоненты, основанные на фактах из истории, литературоведения, психологии, то мы введем в структуру нашего реферата:

– Датировку. Историю текста.

– Биографическую ситуацию.

– Восприятие и отклики современников.

Итак, сформулируем основные задачи данной работы:

Изучить характерные особенности творчества Татьяны толстой на примере её первого романа;
Рассмотреть роман как антиутопию в период советского времени;
Определить принадлежность произведения к постмодернизму;
Рассмотреть стилистическое своеобразие романа;

_____________________________

2 Коннотация – периферийная часть лексического значения, факультативная, содержащая информацию о личности говорящего, в том числе и о его эмоциональном состоянии, ситуации общения, характере, отношения говорящего к собеседнику и предмету речи. В сфере коннотации выделяют различные компоненты – коннотанты, различающиеся функциональной направленностью (на внутренний мир человека, на язык и на внешнюю по отношению к языку действительность), в связи с чем их делят на основные типы: эмоциональный, оценочный, образный, экспрессивный.

3 Каузальный – от лат. Causa – причина.

Исследовать особенности языка повествования автора.

«Кысь» может понравиться или нет (многие предпочитают простые сюжеты без иносказаний и стилизаций), но удивит и восхитит обязательно – уж больно мастерски и умно написана эта книга.

Татьяна Толстая. Эволюция творчества: от эссе к роману

Татьяна Никитична Толстая родилась 3 мая 1951 года в Ленинграде. Внучка по одной линии – писателя А.Н. Толстого и поэтессы Н.В. Крандиевской, по другой – переводчика М.Л. Лозинского, дочь академика-филолога Н.И. Толстого.

Окончила отделение классической филологии Ленинградского университета.

Выйдя замуж за москвича, переехала в Москву, работала корректором. Первый рассказ Т.Толстой "На золотом крыльце сидели..." был опубликован в журнале "Аврора" в 1983. С того времени вышло в свет 19 рассказов, новелла "Сюжет". Тринадцать из них составили сборник рассказов "На золотом крыльце сидели..." (Факир", "Круг", "Потере", "Милая Шура", "Река Оккервиль" и др.). В 1988 - "Сомнамбула в тумане".

Толстую относят к "новой волне" в литературе, называют одним из ярких имен "артистической прозы", уходящей своими корнями к "игровой прозе" Булгакова, Олеши, принесшей с собой пародию, шутовство, праздник, эксцентричность авторского "я".

О себе говорит: "Мне интересны люди "с отшиба", т.е. к которым мы, как правило, глухи, кого мы воспринимаем как нелепых, не в силах расслышать их речей, не в силах разглядеть их боли. Они уходят из жизни, мало что поняв, часто недополучив чего-то важного, и уходя, недоумевают как дети: праздник окончен, а где же подарки? А подарком и была жизнь, да и сами они были подарком, но никто им этого не объяснил".

В последние годы Татьяна Толстая живет и работает в Принстоне (США), преподает русскую литературу в университетах.

Любые тексты Толстой – это законченные, подробные произведения. О чем бы она ни писала, все видится сквозь призму субъективного взгляда писателя. Ей одинаково интересен и быт, и история, и любое человеческое лицо, и любой банальный предмет. В одном интервью Татьяна Толстая говорит: «…для меня единственный способ совладать с унынием любой действительности – опоэтизировать ее».

Плотная, густонаселенная женская проза соседствует с виртуозными сослагательными историческими рассказами и едкими очерками о жизни. В одном случае это «…молодые люди неопределенных занятий, и старик с гитарой, и поэты-девятиклассники, и актеры, оказывавшиеся шоферами, и шоферы, оказывавшиеся актерами, и одна демобилизованная балерина… и дамы в бриллиантах, и непризнанные ювелиры, и ничьи девушки с запросами в глазах, и философы-недоучки, и дьякон из Новороссийска…» . В другом – «…птичка Божия…какает на длань злодея. Кляк!» и Пушкин жив. Да не просто жив, а старческой дрожащей рукой бьет по голове дрянного рыжего, картавого мальчишку. Кляк! История пошла другим путем. Из маленького Володеньки вырос верноподданный гражданин. На старости лет любил навещать благородных девиц. Особенно лупоглазым покровительствовал, звал их всех почему-то Надьками. Ну а очерки, они и есть очерки. Портреты современников и размышления о разном.

Автор предисловия к сборнику "Любишь – не любишь" Владимир Новиков написал: «Конструкция у всех рассказов универсальная, филигранно отточенная, но одинаковая. Это, конечно, тоже мастерство и немалое, но такое мастерство смущает, вызывая подозрения в неискренности, в сочинительстве одного и того же рассказа с разными персонажами, поочередно выходящими на одну и ту же сцену. На второй минуте каждого рассказа Татьяны Толстой на лице читателя появляется легкая полуулыбка, на четвертой он, не сдержавшись, смеется в голос, на шестой взгрустнет, а на восьмой вздохнет глубоко и протяжно, сдерживая слезу.

Конечно, сильно написано, приятно читать, но – вернусь к тому, с чего начал - истинно русская литература всегда была страдающей интуитивной, жаждущей раскрыть смыл бытия, а ощущающая литература для удовольствия чтения – это не вполне российская традиция» .

В книге «Двое. Разное.» (2001) оказались те ее эссе, что по каким-то причинам не вошли в "День". А именно: "Грибббы отсюда!" – про то, как Татьяна Никитична покупала соленые грузди; "Стране нужна валюта» - про то, как Татьяну Никитичну арестовали; "Про Гришу и Машу" – это как Татьяна Никитична пыталась испечь торт. Вы заметили, она сама про себя сочиняет анекдоты? Заметили, конечно. Но и в "Дне" были анекдоты. А вот чего там не было, так это лирических расследований, каковыми являются тексты про "Титаник" и царевну Анастасию. Это не рецензии, не рассказы и не эссе, а "story" для идеального глянцевого журнала (которого у нас не было, поэтому писательница сочиняла их для "Русского телеграфа"). Что ей эти пассажиры "Титаника" или мертвая царевна? Ан нет, раз уж пишет, то любит их не по тарифу "доллар-строчка", а взаправду. Это, пожалуй, самое потрясающее свойство Татьяны Толстой.

При появлении в периодике эти эссе Толстой вызывали у читателей смешанные чувства. Далеко не со всем ею сказанным хотелось соглашаться. Возникало вообще представление о том, что это не ее жанр. Ничего удивительного в этом, конечно, нет: кто будет оценивать, скажем, стихи Блока в той же шкале, что его газетные статьи. Сейчас такое представление в значительной мере изменилось, и к лучшему: собранные в одной книге, эссе Толстой выигрывают. Как, между прочим, выиграли в собрании сочинений статьи Блока: видно, что они были неслучайны. И еще одно обстоятельство сыграло роль: назвав сборник своей эссеистики «День», Толстая дала ему подзаголовок: «Личное», что внесло уместную ноту, так сказать, необходимой вторичности собранного. Мол, в прозе, в художестве своем я поэт, а здесь - гражданин, и в этом качестве тоже имею неоспоримое право голоса.

Голос российского гражданина Татьяны Толстой звучит, конечно, по-своему, его ни с чьим не спутаешь. Одна из тем толстовской публицистики - обличение постсоветской жизни в ее культурных, а вернее антикультурных проявлениях. Пресловутые новые русские - герои этих статей Толстой (статья называется «Какой простор: взгляд через ширинку»):

«Мир мужчины, предлагаемый издателями, уныл и прост: пустыня, а посередине -столб, который все время падает, хоть палочкой подпирай. Этот «мужчина» никогда не был мальчиком, ничего не складывал из кубиков, не листал книжек с картинками, не писал стихов, в пионерлагере не рассказывал приятелям историй с привидениями. Никогда не плакал он над бренностью мира, - «маленький, горло в ангине»,- и папа соответственно не читал ему «вещего Олега». Да и папы у него не было, и не надо теперь везти апельсины в больницу через весь город. Ни сестер у него, ни братьев…»

Читая этот текст, стоит, однако, помнить, что журнал для мужчин издается по-русски в Москве, но издатели его - американцы, просто экспортирующие свой продукт по линии так называемого культурного империализма. В книге Толстой интересны не столько филиппики по адресу новых русских, сколько ее высказывания об Америке. Вот тут есть некая философема .

Дело в том, что эссеистика Толстой, самый ее пафос могут показаться крайне антиамериканскими. Да если судить исключительно по тексту, так оно и есть. Можно, конечно, сказать, что Татьяна Толстая не Америку осуждает и высмеивает, но американскую массовую культуру. Но дело в том, что (судя по крайней мере по этой книге) в ней, в Америке, Толстая ничего кроме масскульта и не находит, что ничего другого там и нет. И на Америку вылито куда больше яда, и куда большей концентрации, чем на ничтожных, при всех своих баксах, новых русских.

Такие статьи, как «Николаевская Америка» - о войне с курением в Штатах, «Кина не будет» - о Моника-гэйте, «Засужу, замучаю, как Пол Пот Кампучию» - о страсти американцев к судебным искам – достаточно язвительны, но они могли бы быть написанными и американцами - не так, как Толстая пишет (ибо так только она пишет), но все же написанными, и под тем же сатирическим углом. Но вот статья «Лед и пламень» - это уже нечто не анти-, а, так сказать, сверхамериканское. Она, в некотором роде, посягает на святыни. И святыня эта – мышонок Микки-Маус, эмблематический герой мультфильмов Диснея.

По одному, сейчас не стоящему упоминания, поводу Татьяне Толстой, в бытность ее преподавателем американского университета, привелось насмешливо высказаться об этой любимой американской эмблеме, «национальном грызуне», как она пишет. Последовала непредвиденная реакция:

«Не троньте мышь!» - звенящим голосом крикнула студентка, сжимая кулачки. - «Вы любите это чучело?» - неосторожно удивилась я. - «Да!»- закричали все 15 человек. - «Национальная гордость, никому не позволим!» ... «Дисней - это наше детство!» Думая, что это смешно, я рассказала об этом приятелю, американскому профессору-либералу. Он не засмеялся, но посуровел. «Не надо задевать Микки-Мауса», - сказал он с укоризной. - «Но вы-то, как либерал...» - «Не надо! Микки-Маус – основа нашей демократии, цементирующий раствор нации». Я попробовала подбить его на государственную измену: «Ну, а если между нами... По-честному?...Любите вы его?» Профессор задумался. Шестьдесят пять прожитых лет явно прошли перед его внутренним взором. Что-то мелькнуло в его лице... Открыл рот... «Да! Я люблю его! Люблю!» .

Понятно, что этот текст – гипербола и гротеск. Понятно, что объект сатиры - не национальная мышь (названная, помимо прочего, монстром и гадиной), но конформизм сознания, отштампованного массовой культурой, при этом насквозь коммерциализированной. Известно также, что массовое сознание, управляемое коллективными мифами, может стать социальной опасностью катастрофических размеров, и недаром в конце этой толстовской статьи возникает образ советских людей, в единодушном порыве осуждающих троцкистско-бухаринскую банду империалистических наймитов. Все это так, но слово «миф» может ведь и в другом смысле употребляться - не чуждом самой Татьяне Толстой.

Тут нужно вернуться от Толстой-эссеистки и публицистки к Толстой-писательнице. Вот что пишут о ее прозе академические исследователи Лейдерман и Липовецкий:

«Обращает на себя внимание демонстративная сказочность ее поэтики. В прозе Толстой происходит метаморфоза культурных мифов в сказки культуры. ... последовательно осуществляется демифологизация мифа Культуры и ремифологизация его осколков. Новый миф, рождающийся в результате этой операции, знает о своей условности и необязательности, о своей сотворенности - и отсюда хрупкости. Это уже не миф, а сказка: гармония мифологического мироустройства здесь выглядит крайне условной и заменяется сугубо эстетическим отношением к тому, что в контексте мифа представлялось отрицанием порядка, хаосом» .

Вот тут и возникает главный вопрос в связи с американскими - или антиамериканскими - статьями Толстой: каким образом, столь виртуозно пользуясь поэтикой сказок, игрой с мифом в собственном творчестве, она не хочет видеть мифа и сказок в культуре другой страны, даже отказывает этой культуре в праве на мифологические корни? Да, собственно, нельзя вообще говорить о каких-либо других странах и других мифах, ибо мифологическое пространство едино и неделимо. Американский Микки-Маус - это тот же Иванушка-дурачок, то есть сильный, побеждающий слабого, это Чарли Чаплин, это, наконец, Давид против Голиафа!

Можно сказать, что Толстая производит демифологизацию американской культуры, но из обломков оной у нее ничего не складывается. И понятно почему: американская жизнь не может служить для нее основой художественной работы - Толстая русский писатель, а не американский. Свое раздражение на Америку она неспособна творчески сублимировать. Россия вызывает у нее ничуть не меньшее раздражение (чтоб не сказать большего), но это свое, с детства привычное - именно что с детства. Человек, американского детства не имевший – будь он поэт или просто глашатай, - к Микки-Маусу останется равнодушным.

Да, но Татьяна Толстая к этой самой национальной мыши отнюдь не равнодушна: она негодует, чтоб не сказать злится. Этому, на мой взгляд, есть две причины. Вот об этом и поговорим.

Первая причина отталкивания от Запада у русского писателя (в данном случае Татьяны Толстой от Америки): некий общенациональный комплекс. Это еще Достоевский заметил, в одном из лучших своих сочинений - «Зимние заметки о летних впечатлениях». Там он в частности писал:

«Рассудка француз не имеет, да и иметь его почел бы за величайшее для себя несчастье». Эту фразу написал еще в прошлом столетии Фонвизин. Все подобные, отделывающие иностранцев фразы, даже если и теперь встречаются, заключают для нас, русских, что-то неотразимо приятное. Тут слышится какое-то мщение за что-то прошедшее и нехорошее. В чем причина этого не такого уж странного явления, Достоевский прямо не говорит, но отчасти проговаривается. Кажется, что эта тайная нелюбовь происходит от разочарования русского человека в Европе, вообще в Западе. Но это разочарование предполагает, по определению, предшествующее очарование. От заочного, заглазного восхищения идет этот процесс - и от непременных, при каждом удобном случае, попыток подражания и воспроизведения. Как пишет тут же Достоевский: «Увизжаться и провраться от восторга - это у нас самое первое дело; смотришь, года через два и расходимся врозь, повесив носы».

Надо ли напоминать, что ближайшим по времени опытом такого восторга было постсоветский, с его иллюзиями и крахами? Время воспроизведения, на ново-русский лад, западной демократии и рыночной экономики. Но результат, откровенно говоря, более чем посредственный, не оставляющий интеллигентному человеку ничего, кроме писания ядовитых фельетонов о новых русских, их нравах, обычаях и вкусах.

А главное, что интеллигентный русский человек выяснил, непосредственно ознакомившись с самим Западом, узнав его, так сказать, смиренную прозу, что демократия и рыночная экономика там, конечно, есть, но наличие таковых отнюдь не привело к расцвету высоколобой, «высокобровой» культуры. Высшим культурным достижением считается Диснейленд и главный его обитатель Микки-Маус. Реальный Запад не такой, каким представлялся в западнических российских мечтах. И когда русский человек встречается с настоящим, реальным Западом, он приходит к выводу, что Запада, собственно говоря - его, западнического Запада - не было и нет.

Об этом еще Герцен писал в «Былом и Думах». В наше время наиболее впечатляющий пример такой аннигиляции Запада априори и Запада апостериори дал С.С. Аверинцев, с ужасом увидевший, что в Вене неправильно ставят «Кольцо Нибелунгов».

Поэтому в романе Татьяны Толстой «Кысь» происходят такие диалоги:

Нужен ксерокс. - Это Лев Львович, мрачный.

Правильно, но ирония в том...

Ирония в том, что Запада нету.

Что значит нету! - рассердился Лев Львович. - Запад всегда есть.

Но мы про это знать не можем.

Ну как вы мыслите, - Никита Иваныч спрашивает, - ну будь у вас и факс и ксерокс... Что бы в с ними делали? Как вы собираетесь бороться за свободу факсом? Ну?

Помилуйте. Да очень просто. Беру альбом Дюрера. Это к примеру. Беру ксерокс, делаю копию. Размножаю. Беру факс, посылаю копию на Запад. Там смотрят: что такое! Их национальное сокровище. Они мне факс: верните национальное сокровище сию минуту! А я им: придите и возьмите. Володейте. Вот вам и международные контакты, и дипломатические переговоры, да все что угодно! Кофе, мощеные дороги.... Рубашки с запонками. Конференции...

Конфронтации...

Гуманитарный рис шлифованный...

Порновидео...

Джинсы...

Террористы...

Обязательно. Жалобы в ООН. Политические голодовки. Международный суд в Гааге.

Гааги нету.

Лев Львович сильно помотал головой, даже свечное пламя заметалось:

Не расстраивайте меня, Никита Иваныч. Не говорите таких ужасных вещей. Это Домострой.

Нет Гааги, голубчик. И не было.

В этом диалоге то еще замечательно, что он пародирует разговоры интеллигентов из «Одного дня Ивана Денисовича»: Цезарь объясняет кавторангу художественные прелести «Броненосца Потемкина», а кавторанг в ответ выражает полную готовность сожрать червивое мясо, из-за которого начался знаменитый матросский бунт.

Сразу отметим, что «Кысь» на лексическом уровне воспроизводит словесную ткань повести Солженицына, а сюжетно - роман Набокова «Приглашение на казнь».

Есть, мне кажется, и другая причина отталкивания Толстой от западного мышиного рациона. Это как раз ее напряженное и чуть ли не органическое западничество. Ее волнует и, пожалуй, соблазняет судьба Набокова. В ее рассказах мастерски воспроизводятся набоковские интонации, да, пожалуй, и сюжеты. Призраки каких-то завлекательных возможностей являет Толстой этот двуязыкий змей.

В этом убеждает больше всего, как ни странно, статья Толстой - нет, не о Набокове, а о феномене Андрея Макина - того самого русского, который, научившись у бабки-француженки, застрявшей в советской России, чужому языку, сумел стать во Франции французским писателем. Во всяком случае преуспевшим французским писателем.

Татьяна Толстая уделяет этому байстрюку (или, по-западному, бастарду) повышенное внимание - большую, в сорок страниц статью под названием «Русский человек на рандеву». Ей-богу, сам по себе Макин художественного интереса не представляет. Куда интереснее интерес к нему Толстой. Она пишет:

«Макин - не Набоков. Другой масштаб, другие запросы, другая предыстория. Странно и интересно, - нет слов, - видеть нам, пишущим русским... как складывается судьба одного из нас на очередном витке судьбы российской словесности. Странно видеть, как, уходя из сферы притяжения русской литературы, русский человек, надев чуждый ему костюм чужого языка, не мытьем, так катаньем, не криком, так шепотом заставляет обратить на себя внимание совершенно чужих и равнодушных в сущности людей, чтобы, отчаянно жестикулируя, объясниться по поводу того, откуда, как, с чем и зачем он к нам пришел. Пришел все с тем же багажом путешествующего циркача: траченным молью зайцем из цилиндра, разрезанной пополам женщиной, дрессированными собачками: «Сибирью», «русским сексом», «степью», картонным Сталиным, картонным Берией (как же без него), картонными лагерями, - пришел, и ведь добился внимания, и ведь собрал все ярмарочные призы».

Можно ли назвать всю эту историю поучительной? Характерной? Почти уверена, что в России - если говорить о премиях - Макину не достался бы тяжеловесный логовазовский «Триумф».

Хорошо, однако, то, что сама Толстая заслужила этот Триумф (вот и новые русские на что-то сгодились). И что не нужно ей ни ксероксов, ни факсов - что она самодостаточна и существует помимо перевода.

И мы охотно извиним ее женскую слабость - боязнь мышей.

Жанровое своеобразие и стилистические особенности романа «Кысь»

Идейное содержание романа

Начнем с конца – это удобнее. Свой роман Татьяна Толстая завершает так: " - А понимай как знаешь!.." Далее следует дивная поэтическая цитата, список из семи населенных пунктов, где писалась книга, и годы, когда это происходило: 1986 - 2000. В начале и конце списка географических названий стоит Москва, предпоследним – вымышленный Федор-Кузьмичск, где происходит действие "Кыси".

Уточним сразу, что город этот незадолго до финала повествования был вследствие государственного переворота переименован. А революцию эту совершил главный герой книги - простодушный и недалекий интеллигент первого поколения Бенедикт, страстный книгочей, вконец на книгах помешавшийся. Поскольку романный Федор-Кузьмичск некогда именовался Москвой, можно сделать нехитрое умозаключение – события, описанные в книге, относятся не к будущему, а к прошлому. Вот была Москва Москвой, потом стала Федор-Кузьмичском, а теперь опять – сама собой.

В книге описывается жизнь после атомного взрыва. Люди там не люди – все уроды какие-то. Влияние радиации сказалось на всем вокруг. Голубчики с их Последствиями, (у кого вымя, у кого рога, а то и хвост), летающие зайцы, мыши в качестве пищи и общая неграмотность. Вот он, эталон настоящего в книге. Прошлое же обозначено особыми персонажами и вещами. Те, кто жил до Взрыва, хранят историю и память о том, что было. Плачут над ушедшими благами цивилизации, скорбят о потере народных ценностей.

Жители города делятся на три типа:

1) Прежние – это люди прошлого. Образованные и не получившие никаких Последствий. Они чтят ушедшие времена и печалятся не столько об утере быта, сколько о деградации всего живого вокруг и исчезновении культуры, искусства. Эти люди – интеллигенция прошлого, которые еле-еле нашли место в настоящем, но никогда не доживут до будущего.

2) Перерожденцы – тоже выходцы из прошлого, но в отличие от первых – эти приспособились под условия жизни и опустились в итоге даже ниже чем простые горожане, став рабами местной власти. Их сложно считать за людей. Они бегают на четвереньках и ругаются матом.

3) Те, кто родился после взрыва. Эти привыкли к тому, что их окружает, они родились в этой обстановке и никогда не видели, не представляют себе другой жизни. Данная категория отражает современное, постсоветское (а может, и постреволюционное) поколение.

Впрочем, они всё те же: по-прежнему надеются на помощь с Запада, по-прежнему боятся Востока.

Для власти они как пластилин. Можно внушить все, что угодно. Это простые работники, которым не интересно ничего из прошлой жизни. Они будут питаться мышами и червырями, драться, воровать, ржать над чужими бедами, исходить похотью, изнывать от страха перед властями, а больше перед Санитарами (Тайной полицией) и перед неведомым зверем – Кысь, которая живет в лесу, бросается на голубчиков, рвет главную жилочку, и разум выходит из человека.

Главного героя романа зовут Бенедикт. Его мать была Прежней, и поэтому мальчик обучился грамоте (хотя отец был против) и пошел работать писцом в Рабочую избу. Он переписывал различные книги, стихи и верил, что все это сочинял Фёдор Кузьмич. И считал он, что живет так, как надо, пока к нему на праздник (Новый год, который тоже придумал Фёдор Кузьмич) не пришел старый друг его матери – тоже прежний, Никита Иваныч – Главный Истопник.

Он-то постепенно и начал беседовать с Бенедиктом на философские темы, как бы мимоходом открывая ему «мир искусства».

А однажды его пригласила к себе еще одна прежняя и показала старопечатную книгу. Бенедикт с ужасом выбежал во двор. Встреча с реальностью была для него жестоким ударом.

Опасность толкования книг – как раз одна из тем "Кыси", причем сюжетообразующая. Несчастный Бенедикт так страстно пытался понять прочитанное, так отчаянно стремился найти главную книгу про смысл жизни, что дошел до полного озверения и душегубства. Потому что не ведал он мира, в котором книги эти писались и строфы прекрасные складывались. Существовал этот мир, согласно тексту, до Взрыва, а чем этот Взрыв был, – преступной ошибкой атомщиков, революцией или адамовым грехопадением – не дано ответа.

Фантастический мир, описанный в "Кыси", жутковат и непригляден. Особенно пугает он в первых главах романа: живет народ в избах среди бескрайних полей, не только электричества, но и колеса не знает, мышей ловит (для еды и натурального обмена), пьет и курит ржавь какую-то, червырей выкапывает, книги не читает – запрещена печатная книга, слушается Набольшего Мурзу – Федора Кузьмича. Говорит люд в "Кыси" на странном просторечии, умные слова помнят только до Взрыва жившие "прежние" - интеллигенты и диссиденты. Прежние все больше между собой ругаются и прочий люд открыто презирают. Не положительные они герои, хотя в конце, кажется, и прощенные автором. Возможно, так уже бывало в русской литературе: единственный положительный герой книги – автор. Но и это, в общем-то, - натяжка.

Стремление охватить практически все стороны нашего бытия делает «Кысь» значительным явлением литературного процесса конца XX - начала XXI веков. На основании вышесказанного «Кысь» можно рассматривать как своеобразный «роман начала»: не только как возможного начала нового этапа творческой деятельности автора, но и как отражение ментального, духовного начала российского общества. Подтверждает данную сентенцию и то обстоятельство, что в оглавление романа Т.Толстая вводит «начало начал» - азбуку. Книга состоит из глав, поименованных названиями букв церковно-славянской азбуки: Аз, Буки, Веди, Глаголь, вплоть до финальной Ижицы. Весь микро- и макрокосм русской истории, культуры, литературы (прежде всего), того специфического явления, которое именуется неприятным по смысловым обертонам словом "духовность", национальные психологические и психические типы, страты, политические образования, тайная полиция, патриотическая и либеральная интеллигенция – все это составляет "кровь и плоть", кости и мышечную ткань романа "Кысь". Несколько слов о заглавии романа: "Кысь" – это сакральное животное, которое, питаясь человеческой кровью, зомбирует.

Книга является "энциклопедией русской жизни", неким "универсумом", "тезаурусом" . Слова "неистового Виссариона" о пушкинском романе в стихах перекочевывают из рецензии в рецензию на роман Татьяны Толстой.

Заключение

В заключении нашей работы, целью которой являлось определение жанровой принадлежности и рассмотрение стилистического своеобразия, можно сделать следующие выводы:

Роман, безусловно, представляет собой "антиутопию". В этом жанре написаны, к примеру, такие отменные книги, как "Мастер дымных колец" В.Хлумова, "Оправдание" Д.Быкова, "Потерянный дом, или Разговоры с милордом" А.Житинского. Русская литература имеет опасную тенденцию: не просто "отражать действительность", но изменять-модифицировать ее, подверстывать под себя. Так, поэт В.Я.Брюсов в начале века написал ряд "антиутопических" произведений, в частности, новеллу "Последние мученики" (предсказал Октябрьский переворот со всеми вытекающими последствиями) и рассказ "Добрый Альд" (предвидел появление советских и нацистских лагерей смерти). Накликал, все и сбылось буква в букву. Как бы не произошел новый "Взрыв". Впрочем, мы уже пережили наш "Взрыв" – распад Советского Союза, сейчас на своей шкуре испытываем "Последствия", разделившись на "Прежних" и "Перерожденцев" (читайте книгу!).
Роман – тотально литературоцентричен, ибо все в жизни – разносортная беллетристика, а сама жизнь – многотомный роман, который пишет Господь Бог. Работая над книгой, писательница, если не в уме, то в подсознании держала, помимо бесчисленных прочих, произведения дедушки А.Н.Толстого (ранние), Андрея Белого, А.М.Ремизова, Ф.Сологуба(Федор Сологуб в миру был Федором Кузьмичем Тетерниковым (на самом деле – Тютюнниковым). От сологубовской "Недотыкомки" из романа "Мелкий бес" до твари-"кыси" рукой подать.) и, конечно, "Историю одного города" М.Е.Салтыкова-Щедрина(Щедринские "глуповцы", обыватели "города Глупова", весьма напоминают насельников книги Т.Толстой, а "глуповский летописец", в особенности, – главного героя романа Бенедикта, чьи описанные им самим приключения являются сюжетообразующими). "Кысь" можно трактовать как словесно-понятийный клад, состоящий из множества ларцов, причем в каждом есть потайные отделения.
Татьяна Толстая в романе «Кысь» изобразила то жестокое, веселое, вечное, почти доисторическое, на основе которого вырастает и город Глупов, и город Градов. Вот оно – вечное, неумирающее, каменное, кошмарное... Вы собираетесь восхищаться этим, поскольку оно вечное? – словно бы спрашивает Татьяна Толстая. Но прекрасно и достойно восхищения – не вечное, а хрупкое и слабое, то, что может быть уничтожено взрывом.
Язык романа изумляет и потрясает: водопад, водоворот, буря, смерч неологизмов, "народной этимологии", тонкой, нет, тончайшей, игры ума и вкуса. Это нечто небывалое и трудно понятийно выразимое. "Кысь" – вербальное сокровище. Умолкнем в смущении, склонив голову перед языковым мастерством Татьяны Толстой. Скажем лишь, что питерско-московско-американская писательница приумножила славу своей гордой семьи-фамилии, своего Города, своего Университета. Все в России наладится, все пойдет "путем", ибо "старая" и "новая", создаваемая у нас на глазах русская словесность, – всеобщая российская надежда и путеводная звезда. Да будет так!

В преддверии неоднократно прогнозируемого возможного конца света многих людей заинтересовала тема постапокалипсиса. Ведь вполне вероятно, что мир не исчезнет, а переродится в новом качестве. О том, каким может быть постапокалиптический мир, рассказывает в романе «Кысь » Татьяна Толстая .

Действие в романе происходит через пару веков после ядерной войны в городке Федор-Кузьмичск , до ядерной катастрофы называвшемся просто Москва. После ядерного удара многое изменилось. Люди, животные, растения мутировали, а прежняя культура была забыта. И только небольшая группа людей, живших до Взрыва («прежние»), все помнят. Пережив Взрыв, они живут столетиями, но никак не могут изменить этот новый мир.

А обыватели-«перерожденцы» - люди простые. Живут в хижинах, питаются мышами, червырями и ржавью болотной. Зарабатывают понемногу на пропитание и боятся грозной кыси. Кысь - это невидимое чудовище, живущее в дремучих лесах. Никто никогда ее не видел, но все знают - коли встретишь ты кысь, то все, крышка тебе. Так и живут они себе тихо-мирно, боятся кыси и ни к чему особому не стремятся.

Главный герой романа «Кысь» - Бенедикт . Мать его - Полина Михайловна, одна из «прежних». После ее смерти («прежние» хоть и живут столетиями, умереть все же могут) Бенедикта берет к себе друг его матери, еще один «прежний» по имени Никита Иванович . Работает Бенедикт переписчиком старых книг. Однажды Бенедикту везет, и он женится на Оленьке - переписчице, дочери местной «шишки» Кудеяра Кудеяровича. Тогда размеренная жизнь Бенедикта начинает меняться…

«Кысь» - это роман-антиутопия , мутировавший мир тотального невежества в лубочном обрамлении русской народной сказки. Сложно себе представить, как живется «прежним», которые смотрят на то, как все стало после Взрыва, и при этом еще помнят, как все было. Весь роман пронизан иронией и даже сарказмом. Временами мир, описанный Толстой, кажется смешным, временами пугает, но непременно заставляет задуматься.

Заслуживает внимания и необычный язык романа (который, впрочем, многих как раз и отталкивает). Все его герои разговаривают на непривычном диалекте, своеобразной «мешанине» из устаревших и диалектных слов, а также неологизмов, придуманных самой Толстой. И только «прежние» разговаривают на привычном нам русском языке, что еще сильнее отличает их от «перерожденцев».

Цитаты из книги

«В тех лесах, старые люди сказывают, живет кысь. Сидит она на темных ветвях и кричит так дико и жалобно: кы-ысь! кы-ысь! - а видеть ее никто не может. Пойдет человек так вот в лес, а она ему на шею-то сзади: хоп! и хребтину зубами: хрусь! - а когтем главную-то жилочку нащупает и перервёт, и весь разум из человека и выйдет».

«Ты, Книга! Ты одна не обманешь, не ударишь, не обидишь, не покинешь! Тихая, - а смеешься, кричишь, поешь; покорная, - изумляешь, дразнишь, заманиваешь; малая - а в тебе народы без числа; пригоршня буковок, только-то, а захочешь - вскружишь голову, запутаешь, завертишь, затуманишь, слезы вспузырятся, дыхание захолонет, вся-то душа как полотно на ветру взволнуется, волнами восстанет, крылами взмахнет!»

«- Вот я вас все хочу спросить, Бенедикт. Вот я стихи Федора Кузьмича, слава ему, перебеляю. А там все: конь, конь. Что такое «конь», вы не знаете?
Бенедикт подумал. Еще подумал. Даже покраснел от натуги. Сам сколько раз это слово писал, а как-то не задумывался.
- Должно быть, это мышь.
- Почему вы так думаете?
- А потому что: «али я тебя не холю, али ешь овса не вволю». Точно, мышь.
- Ну а как же тогда: «конь бежит, земля дрожит»?
- Стало быть, крупная мышь. Ведь они как начнут возиться, - другой раз и не уснешь».

Особенности прочтения образа Бенедикта в романе Т. Толстой «Кысь» Актуальность - страница №1/1

Особенности прочтения образа Бенедикта в романе Т.Толстой «Кысь»
Актуальность: в настоящее время проблема сохранения культуры, просвещения является одной из наиболее актуальных. На примере романа Т.Толстой «Кысь» и образа его главного героя Бенедикта мы можем проанализировать глобальные мифы национальной культуры, в том числе стержневой миф литературоцентризма .

Цель: рассмотреть особенности прочтения образа главного героя Бенедикта в парадигме литературоцентричного мифа отечественной культуры.
Роман Т. Толстой «Кысь» (2000) – знаковое произведение эпохи русского постмодернизма, в котором автор поднимает те актуальные проблемы современного российского общества, которые еще не нашли своего разрешения. Критика (Д. Ольшанский, Б. Парамонов, Л. Рубинштейн) признала книгу настоящей «энциклопедией русской жизни», своеобразной пародией на вечное желание русских «жить по писанному».

В романе перед нами открывается апокалипсический мир после Взрыва, который воплощается как «русский бунт», революция, атомная катастрофа» (Н.В.Ковтун «Русь постквадратной эпохи»). Новая Московия – пародия на Россию, сошедшаяся в образе Федоро-Кузьмичска, и, согласно статье Н.В.Ковтун, есть город «за последней чертой», где, «свои фауна и флора, история, география, границы и соседи, нравы и обычаи населения, песни, пляски, игры» (Б. Парамонов). Это мир, до отказа заполненный сказочными, диковинными предметами (Терема, Склады, Рабочие Избы) и растениями (Окаян-дерево, огнецы, хвощи, ржавь, дергун-трава), он плотен, пестр, непредсказуем.

Главный герой романа – «голубчик» Бенедикт, переписчик книг, графоман. Его образ – стилизация лубочного изображения «добра молодца»: у него «лицо чистое, румянец здоровый, тулово крепкое, хоть сейчас женись», «борода золотая, на голове волосья потемней и вьются» (Толстая 2001, с. 37). Также большой интерес вызывает имя главного героя. Бенедикт интерпретируется в тексте как «собачье» имя, («А отчего это у тебя, Бенедикт, имя собачье?» (Т.Толстая 2001)), это своеобразная отсылка к образу зверя Апокалипсиса. Зверь - это главный герой романа, символ того ада, перерождения, апокалипсического мира, с которым мы встречаемся в тексте. Более того, на древних иконах Страшного Суда нечестивцы изображаются именно с песьими головами. Исследовательница Е. Хворостьянова, ссылаясь на авторитет У. Эко (роман «Имя розы» – один из претекстов «Кыси»), цитирует прорицателя Убертина: «Число же зверя, если сочтешь по греческим литерам, – Бенедикт» (Хворостьянова 2002, с. 115). Здесь, в перевернутом, утопичном мире Т.Толстой все границы между божественным и дьявольским стираются, формализируются. В перевернутом мире нет ничего подлинного.

Бенедикт – дитя нового общества и одновременно невольный продолжатель прежней жизни что, в первую очередь, проявляется в его внешнем облике: у него нет никаких Последствий, кроме хвостика, как знака зверя и плотского существования. Еще одной связью героя с жизнью до Взрыва является происхождение, мать Бенедикта - из Прежних, с «ОНЕВЕРСЕТЕЦКИМ АБРАЗАВАНИЕМ», именно она рассказывала сыну о прошлой жизни, ее устройстве, хотя все эти истории и были для мальчика лишь сказкой, интересной, но невероятной и, главное, непонятной: «… матушка сказывала, что и выше хоромы бывали, пальцев не хватит ярусы перечесть; так это что же: скидавай валенки да по ногам считай?», « [матушка] говорит, до Взрыва все иначе было. Придешь, говорит, в МОГОЗИН, - берешь что хочешь, а не понравится, - и нос воротишь, не то, что нынче. МОГОЗИН этот у них был вроде Склада, только там добра больше было..» (Т.Толстая 2001).

Впрочем, Бенедикт отличается от прочего населения «голубчиков» именно внутренним беспокойством, время от времени он задумывается над философскими вопросами, голубчикам же нужно лишь, чтобы было тепло и сытно: «В от, думаешь, баба: ну зачем она, баба? Щеки, живот, глазами мыргает, говорит себе чего-то. Головой вертит, губами шлепает, а внутри у ей что?» (Толстая 2001).
В статье Н.В.Ковтун есть упоминание о том, что избранность персонажа отмечена тем же именем: Бенедикт – «благое слово», его профессия отсылает к храму мудрости - библиотеке. В то же время, Бенедикт словно бежит ото всех своих размышлений: он уверен, что это не «ФЕЛОСОФИЯ», это Кысь, самый злейший и опасный враг ему в спину смотрит. Бенедикт – школяр-графоман, для которого переписывание книг – единственный способ существования. Переписывая, он не понимает смысла слов, не воспринимает метафор и аллегорий, отчего его чтение – лишь механический процесс, бессмыслица. Он относится к категории тех, кто якобы любит искусство, а на самом деле, лишен живого чувства, чувства «братства, любви, красоты и справедливости»:

«От зари роскошный холод

Проникает в сад, -

сочинил Федор Кузьмич.

Садов у нас, конечно, нету, это разве у мурзы какого, а что холодно - это да. Проникает. Валенки прохудились, нога снег слышит». (Т.Толстая, 2001)

Однако, книги, безусловно, главная страсть нашего героя, также выделяющая его среди остальных. Он буквально одержим чтением, верит, что благодаря книгам можно познать истинный смысл бытия и те самые философские вопросы. Все усилия Бенедикта есть стремление, пусть неосознанное, обрести собственный голос, право на «приватность» бытия вне официальных мифов, на самоидентификацию: от буратины к человеку.

В поисках индивидуального слова/лица герой и начинает странствие по лабиринтам бессознательного, коридорам Терема-библиотеки, женившись на дочери главного санитара Кудеярова, Оленьке. Он видит пророческий сон: «и сон снился: идет он будто по тестеву дому, с галереи на галерею, с яруса на ярус, а дом вроде и тот, да не тот: словно он длиннее стал, да эдак вбок, все в бок искривляется. Вот идет он, идет да дивится: что это дом все не кончается? А нужно ему будто одну дверь найти, вот он все двери и дергает, открывает. А что ему надо за той дверью – неведомо» (Толстая 2001, с. 206).

В аспекте литературного мифа, путешествие Бенедикта – это сентиментальное воспитание чувств, вразумление деревенского труженика, дитя, его интеграция в мир письменной, высокой культуры. Важнейшей фигурой литературного мифа становится А.С. Пушкин. Образ главного героя романа накладывается на образ пушкина-буратины, (имеется ввиду идол-пушкин, которого под руководством Прежних вытесывает из дерева голубчик Бенедикт), коррелирует со статуей-идолом поэта. Бенедикт даже мыслит строками пушкинской лирики, особенно часто цитируется «Памятник»: «И еще холопа нанял всю эту тяжесть до дома доволочь, а по правде сказать, не столько оно тяжело было, сколько знатность свою охота было вволюшку выказать. Дескать, вознесся выше я [Бенедикт] главою непокорной александрийского столпа, ручек не замараю тяжести таскамши».(Толстая 2001)

В библиотеке тестя главный герой словно уже близок к истине, он узнает истинных авторов хранящихся там книг, но при этом абсолютно неадекватно понимает смысл, словно ничего и не изменилось со времен его работы простым переписчиком.

У Бенедикта именно в Тереме наступает новый этап нравственной деградации. Если раньше он был простым «голубчиком», то теперь, начитавшись книг, и побывав в «духовной» семье Кудеярова, он становится жестоким, алчным, жаждущим лишь одного - заполучить очередную книгу: « Ты, Книга, чистое мое, светлое мое, золото певучее, обещание, мечта, зов дальний…» (Толстая 2001).

Особенно заметны перемены в характере и взглядах Бенедикта, когда он соглашается на работу санитара, о которой ранее думал лишь с содроганием и ужасом.

Судьба героя «Кыси» – пародия на идеалы русских писателей-классиков, видевших в проповедническом слове, высоком чувстве возможность духовного преображения бытия. Восхождение Бенедикта абсолютно мнимо: от изготовления буратины-пушкина до казни-сожжения идола как самосожжения. Герой, спешащий на расправу с голубчиками, сокрывшими древние книги, функционально и атрибутивно совпадает с Пилатом («Санитар себя блюсти должен, руки у него всегда должны быть чистыми. На крюке непременно грязь от голубчика бывает: сукровица али блевотина, мало ли, а руки должны быть чистыми. Потому Бенедикт руки всегда мыл»), Великим Инквизитором, Двенадцатью Блока и самой Кысью: тесть «швырнул Бенедикту балахон; оболокло Бенедикта, ослепило на мгновение, но прорези сами пали на глаза, все видать как через щель, все дела людские, мелкие, трусливые, копошливые; им бы супу да на лежанку, а ветер воет, вьюга свищет, и кысь – в полете; летит, торжествуя, над городом – красная конница бурей летит через город» (Толстая 2001, с. 255). Невозможность жить по писанному приводит героя к ненависти, бунту, истреблению мира живого.

На протяжении всего романа читатель надеется, что Бенедикт вот-вот обретет свой путь, на который его постоянно направляют Никита Иваныч и Варвара Лукинишна. Создается впечатление, что, прочитав такое огромное количество книг, Бенедикт вот-вот поймет смысл бытия, сможет выйти из мира-балаганчика к Иному, как увидеть Свет в конце Терема-лабиринта. Но этого не происходит. В центре внимания автора на протяжении всего романа находится процесс становления личности главного героя - от момента его первой любви и женитьбы на Оленьке, до момента его полного отделения от общества, одиночества, в котором ему предстоит сделать выбор, в дальнейшем определивший судьбу всего города-театра.

В конце концов, становится понятно, что Бенедикт абсолютно не способен на прозрение, несмотря на все количество прочитанных им книг. Буратино не становится Человеком.

«Кысь»-антиутопический роман, спецификой которого является использование повторений опорных ситуаций классических сюжетов, благодаря чему создается пародийный образ самой антиутопической литературы. Толстая словно насмехается над российским укладом общественной и частной жизни, обращается к абсурдным страницам прошлого и настоящего, художественно препарируя наше социальное бытие (например, пародийный образ верховного правителя), сознание, культуру. Сам Бенедикт также предстает перед нами словно пародия на некоего образованного человека, стремящегося прочитать, познать все вокруг и в итоге остающегося ни с чем. Согласно статье М.Липовецкого «След Кыси», парадокс романа состоит и в том, что насыщенный, с одной стороны, богатейшей литературной цитатностью (книги, которые читает Бенедикт, в пределе представляют всю мировую литературу), а с другой стороны, роскошным простонародным сказом, новой первобытной мифологией и сказочностью, - он, тем не менее, оказывается блистательно-острой книгой о культурной немоте и о слове, немотой и забвением рожденном.